— Мать жалко, — говорит Викентьевна. — Такая у женщины работа, хуже не придумаешь. И днем и ночью. Разве бы я с этим барахлом (она кивнула на Каролину) связывалась, если бы у матери был хоть какой выход?
Я вижу, как плечи у Каролины поднимаются вверх, словно она ждет удара. Но это не от того, что обозвали ее «барахлом», девочка ежится и моргает, ожидая худшего.
— Артистка, — говорит Викентьевна. — Это одна молва, что работа у них заманчивая. Утром — репетиция, вечером — представление, да не в городе, а где-нибудь в райцентре или в деревне. Вы бы посмотрели на нее вблизи — молодая, а на лице живой кровинки нет. Пергамент.
Каролина опустила плечи, смотрит на меня и говорит хмуро:
— А моя бабушка утонула.
Я сочувствую ей, этот хитрый прием мне знаком: когда Женьке что-нибудь не нравится, он тоже переводит разговор на другое.
— У нее и отец утонул, — Викентьевна никак не отвяжется от нее. — Катался на водных лыжах и утонул. Если б еще какие были родственники, она бы их тоже перетопила. Только мать свою одну на берегу оставила.
— Я тебе больше танцевать не буду, — говорит Каролина Викентьевне и передразнивает ее. — «Каролинка, потанцуй, я тебе музыку поставлю». Одна буду танцевать, дома, пусть на тебя потолок обвалится.
Она маленькая, ей трудно победить Викентьевну, а та словно забыла свой возраст, воюет с нею на равных.
— Пошли к нам, — говорю я Каролине. — Женьки дома нет, они все уехали на субботу и воскресенье. А мы с тобой телевизор цветной включим, пирог испечем. У меня мак есть и мед. Любишь пирог с маком?
Викентьевна кольнула меня осуждающим взглядом: хочешь быть хорошей, так еще неизвестно, что из этого выйдет. И действительно, ничего не выходит.
— А вы испеките пирог и принесите половину, — отвечает Каролина. — Вам — половина, и нам с мамой — половина.
— А мне? — спрашивает Викентьевна.
— И тебе… — не сразу отвечает девочка. — Маме нельзя много мучного.
— Вот так всегда, — Викентьевна произносит слова поучающе, она довольна, что Каролина отвергла мое общество, — вы для нее разбейтесь, а она все равно на первое место поставит мать. Я этой Каролине под Новый год кофточку подарила за двенадцать рублей. Знаете, что она мне ответила: «А маме ничего?» Такая добренькая к своей маме за чужой счет.
Все было бы ничего, если бы Викентьевна не говорила при девочке. Ребенок, конечно, отбивается, отстаивает себя, но зачем все это?
Викентьевна словно слышит, о чем я думаю.
— Считаете, что обижаю ее? С ней по-другому нельзя. Она хорошего обращения не понимает. Сразу таким деспотом делается, жизнь ей отдай — и все будет мало.