Я хочу спросить у него про шапочку, ту, что кишкой, с кисточкой, не подарить ли нам ее Каролине, но Женька вырывает руку и бежит от меня к крыльцу детского сада, мы пришли.
На работе я даже Женьку никогда не вспоминаю. Ни Томки, ни Бориса, ни внука в рабочие часы у меня нет. Архив — совсем не то, что представляют о нем несведущие люди. Никакой архивной пыли, никакой архивной тишины. Большое и довольно бурное научное учреждение. В этот день с десяти до обеда в моем кабинете шло совещание, телефон был выключен. Поэтому, когда в трубке послышался разъяренный голос Томки, я не сразу поняла, по какому поводу и кто это бушует.
— Ты что там, спишь?! Я два часа звоню без передыха. Все срывается, а в твой подвал дозвониться невозможно!
— В какой подвал?
— Извиняюсь. Мама, чтобы попасть к отходу теплохода, мы должны быть в Тобольске завтра. Борька поехал за билетами на аэровокзал. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Понимаю. Борька возьмет билеты, и вы вечером улетите. К чему столько шума и грохота?
— Твое предложение остаться с Женькой по-прежнему в силе?
— Предложение! Томочка, я на работе, не морочь мне голову. Какое там еще предложение, куда мне деваться?
— Мама, ты человек, — возликовала Томка, — кстати, это совсем другой теплоход и совсем другой маршрут. Мы пройдем место, где Енисей сливается с Иртышом! Представляешь?
— Нет, не представляю. Бросала тебя в детстве по более серьезным причинам. Работа этого требовала.
— Не идеализируй мое детство и свою молодость. По-моему, ты нам просто завидуешь.
— Поссоримся, Томка, а зачем? Завидую я на сегодняшний день сама себе. Дочь любит, зять уважает, внук нуждается. Как художественный совет у Бориса?
— Нормально. И вообще, мамочка, все нормально. Побудешь три недели настоящей бабушкой, знаешь, какой потом разноцветной и прекрасной покажется жизнь?
Это я знала и без нее. Трудности моей жизни вдвоем с внуком заключались вовсе не в домашней работе. Стирка, купание, все эти одевания, кормежки были естественным, житейским трудом. Уставала я до изнеможения от ответственности.
Женька, как только целиком оставался на моем попечении, вносил в сердце такую тревогу, что я уже не жила, а существовала на краю какой-то пропасти. Если он гулял во дворе, я не отходила от окна, провожая взглядом каждый его шаг. После работы, замирая, подходила к детскому саду: не случилось ли чего? Об этом я никогда не говорила Томке, это были мои собственные страхи, похожие на болезнь. Женька этого тоже не мог знать, но чувствовал. Когда он исчезал из моего поля зрения и я, не дождавшись лифта, сбегала с шестого этажа во двор, Женька выходил навстречу и говорил: «Я здесь». Только когда он был дома, я могла сесть за стол и углубиться в работу. Но какая это была работа! Сопение и тяжелые вздохи прерывали ее.