Неля не поступилась своими убеждениями.
— Это не поколение, — сказала она, — это круг людей, который вас окружал. Моя мама тоже из вашего поколения, но она совсем другая.
Я в ней не ошиблась. Она ушла, утвердив мои симпатии.
Весь этот день не был похож на мой обычный рабочий день, он словно соскочил со своей прямой и шарахался из стороны в сторону по каким-то зигзагам. Пришли члены комиссии из райисполкома, разложили на полу чертежи с планом капитального ремонта подвального помещения. Когда я что-то стала понимать в этих чертежах, оказалось, что это план реконструкции склада бестарного хранения муки соседнего хлебокомбината. Не плакать же, посмеялись, извинились друг перед другом. Когда они ушли, я сказала себе: ты-то чего извинялась? Потом пришла дама, не старая, а такая старинная, в ломоносовском парике, только без косички. Поставила на мой стол шкатулку, вытащила из нее спрессованную пачку документов и стала рассказывать о своем муже. Он всю жизнь собирал мебель из карельской березы, ухлопывал все деньги на реставрацию, а когда умер, то оказалось, что эту мебель он определил завещанием государству. Дама как раз и явилась ко мне исполнять его волю. Я объяснила ей, что она ошиблась адресом, но понять это уже было ей не по силам: наш архив был рядом с ее домом, и ни в какое другое место она идти не желала. На все мои слова дама отвечала одной-единственной фразой: «Вы хотите сказать, что я должна идти куда-то далеко?» Когда я наконец догадалась ответить: «Именно это я и хочу вам сказать», дама поднялась, сгребла документы в шкатулку и направилась к двери. Оттуда она мне заявила: «Завещание опротестовано. Мебель не представляет никакой художественной ценности. Я не позволю сдвинуть ее с места ни на сантиметр».
Эта дама наверняка никогда в разговорах не произносила: «Мое поколение!», она принадлежала к очень узкому кругу коллекционеров мебели из карельской березы. Но насчет моего поколения Неля все же ошиблась. Не было у нас такого рода деятельности. Конечно, мы хотели быть хорошо одетыми. Хотели, чтобы мужья любили нас и были верными всю жизнь. Мы не очень дрожали над своими детьми, и они у нас не выглядели сытенькими. Это теперь нас мучают мысли: правильно мы жили или неправильно? Тогда твердо знали: правильно. Мы радовались детским садам, не стенали: ах, инфекция, ах, как много детей на одну воспитательницу. И перед Викентьевной заискивали, она давала нам возможность ездить в командировки, защищать диссертации. Дети все-таки смысл будущего, но не самой жизни.
Слишком много всяких мыслей обуревало меня в этот день, да и он сам выдался слишком сумбурным, чтобы появление Викентьевны удивило меня или взволновало.