Дороти нигде не было. Пахло свежей древесиной, стоялым табачным дымом, сырой штукатуркой, но не изопропиловым спиртом и мылом. Я ждал так подолгу, что тишина уже шуршала во мне, как шум моря в ракушке, однако никто не говорил «Привет, Аарон».
А произносила ли она эти слова? Или они прозвучали только в моей душе, как и мои собственные? Может, вообще все мне привиделось? Может, я настолько обезумел от горя, что сочинил себе ее образ?
Я выходил из дома. Шел по улице, но опять очень медленно. Садился в машину и уезжал.
В следующий раз она появилась на рынке. Это ж надо! На рынке в районе Уэйверли, куда субботним утром я отправился за зеленью. Я оторвал взгляд от латука и у соседнего прилавка увидел Дороти, рассматривающую свеклу.
Обычно на рынке она вежливо скучала. Терпеливо меня сопровождала и, сдерживая зевоту, стояла рядом, пока я набирал овощи нам на неделю.
И потом – свекла! Это же трудоемкая культура, требующая определенных кулинарных познаний. Кроме того, Дороти не особо ее любила. И ела только ради бета-каротина.
Но вот, извольте: берет из горки перехваченный резинкой пучок, так и сяк его поворачивает, словно хочет изучить, прежде чем положить обратно и взять другой.
Я двинулся к ней осторожно, точно к пугливому лесному зверьку. Шагнул бесшумно. Встал рядом, не проронив ни слова. И сам взял свекольный пучок. Мы стояли друг к другу очень близко, соприкасаясь рукавами. Сквозь ткань я почувствовал тепло ее руки, наполнившее меня неописуемым покоем. Вот так и стоять бы вечно. Больше ничего не нужно.
– Подсказать чего? – спросила торговка. Еле заметно я качнул головой.
– И ботва вам сгодится, – затараторила женщина. – Гляньте, какие зеленые да свежие. Надо только сперва отварить их в подсоленной воде, минут пяток, не больше, а потом растопить шмат масла…
Чертова баба. Раскудахталась, клуша несносная. Руке моей стало прохладно, и я, даже не глядя, понял, что Дороти исчезла.
Потом она пришла на Спиндл-стрит.
На этой улице наша контора.
С Пегги и Айрин мы пообедали в маленьком кафе на углу. Затем Айрин отправилась покупать себе туфли, а мы с Пегги неспешно возвращались в издательство. Денек выдался славный – солнечный, но не жаркий, дул легкий ветерок. В кои-то веки мы были одни, и Пегги, кто бы сомневался, сочла момент подходящим для задушевного разговора:
– Ну вот… Аарон… Как ты поживаешь?
– Поживаю, – сказал я.
– Боль поутихла? Или ничуть не легче?
– Ну, так…
– Ничего, что я об этом спрашиваю?
– Ничего.
Я не лукавил. В ту минуту мне и вправду хотелось кому-нибудь поведать о своих чувствах. (Я чуть было не сказал «поделиться», но это отнюдь не мое словцо.)