– Ого! – сказал я.
– Тут вот… – Гил поднял крышку и шагнул ближе, я уловил сильный аромат лосьона после бритья. Золотое кольцо с маленьким переливающимся бриллиантом.
– Очень красивое, – сказал я. – Кому это?
– Ха-ха-ха.
– Она знает?
– Чисто теоретически. Мы заводили разговор о женитьбе. Черт, надо было, наверное, сначала с вами поговорить. В смысле, попросить ее руки и все такое.
– Да забирайте! – Я беззаботно махнул рукой.
– Спасибо. – Гил ухмыльнулся, разглядывая кольцо. – Камешек, конечно, маловат, но ювелир говорит, что чистой воды. Мол, ни малейшего изъяна. Поверил ему на слово. Как будто я в этом разбираюсь…
– Ей очень понравится, – сказал я.
– Надеюсь. – Гил все рассматривал кольцо.
– А как вы узнали, какой нужен размер?
– Обмерил ее колечко с опалом, пока она была в душе. – Гил взглянул на меня и покраснел, словно приоткрыл мне нечто запретное.
– Вы молодец, – сказал я. – Что ж, о лучшем зяте нельзя и мечтать.
– Спасибо, Аарон. – Гил закрыл коробочку и спрятал ее в карман. – Там продается кольцо под стать этому, но я решил, пусть сперва Нандина его посмотрит. Она хочет, чтоб я тоже был с кольцом.
– Да, сейчас так заведено. – Я хотел показать свою левую руку, на которой по-прежнему носил кольцо, но почему-то передумал. Вдруг это будет бестактно?
Те, кто покупает обручальные кольца, не желают напоминаний о том, что настанет день, и кому-то из них медсестра (или гробовщик) передаст кольцо его половины.
Ждать до понедельника было томительно, и я сам потихоньку занялся обстановкой – расстелил ковер в гостиной, расставил по местам кое-что нетяжелое из мебели. В субботу вечером, когда пол веранды просох, я поставил уцелевшие книги на новенькие полки. Потом из кухни принес фотоальбомы и выстроил их по годам. Но даже самые свежие фото были не такие уж свежие. Последний снимок – мамин куст цветущей буддлеи – шел сразу за нашей свадебной фотографией и, значит, был сделан в конце лета 1996-го. В крайнем случае, 97-го, ибо отец умер в самом начале 98-го, а в нашей семье фотографировал только он.
Манера не подписывать снимки напомнила о старых кладбищах, где имена на надгробиях стерлись, и теперь не скажешь, кто под ними лежит. Вот маленькая серая плита, на которой выгравирован едва различимый барашек, а значит, здесь похоронен ребенок, но имени его и слов горюющих родителей уже не прочтешь. На камне остались лишь отдельные щербины, и сами родители умерли, и все забыто.
Горько было смотреть даже на мамину буддлею, хваставшую цветочными гроздьями насыщенно пурпурного цвета. Хотя куст этот был жив – он стоял на заднем дворе Нандины, и я видел его всякий раз, как выносил мусор.