– Дороти, не надо так, а?
– А что я делаю? Это ты зазываешь меня в заплесневелую харчевню, где едали твои предки. Но стоит мне возразить, как ты впадаешь в бешенство и отвергаешь все мои варианты.
– Я не отвергаю «все твои варианты», я отверг только «Жана-Кристофа». Так уж вышло, что мне не нравится ресторан, где официанты требуют к себе внимания больше, чем моя дама.
– Хорошо, тогда где тебе нравится?
– О черт, мне уже все равно. Пусть будет «Жан-Кристоф».
– Если тебе все равно, зачем вообще что-то затевать?
– Ты нарочно все извращаешь? Я хочу поужинать в хорошем месте, но желательно без ощущения, что я участвую в каком-то спектакле. По-моему, сгодился бы ресторан, с которым связаны определенные воспоминания. Но если тебя заклинило на «Жане-Кристофе», хорошо, мы идем в «Жан-Кристоф».
– Это всего лишь предложение. Есть куча других вариантов.
– Например?
– Например, «Бо Брукс».
– Что? Отмечать годовщину в крабовом ресторане?
– В начале наших отношений мы пару раз туда ходили. Он, безусловно, отвечает критерию «определенных воспоминаний».
– Да, но… – Я осекся. – Похоже, ты и вправду не понимаешь.
– Чего я не понимаю?
– Ладно, проехали.
– Но я и не пойму, если ты отказываешься об этом говорить. – Тон ее стал докторским – очень спокойным и урезонивающим. – Давай-ка с самого начала, Аарон, и конкретно: каким тебе видится наш праздничный ужин?
– А тебе каким он видится? Ну, поднатужься и выдвини собственную идею.
– Я уже ее выдвинула. Насколько я помню, даже две идеи, но ты обе забраковал. Теперь твой черед.
Зачем я все это рассказываю?
Забыл.
И даже запамятовал, где в конце концов мы поужинали. Куда-то пошли, не помню. Однако запомнилось то уже привычное ощущение, изматывающее и безнадежное, что мы заточены в некоей клетке и рьяно грыземся, хоть у обоих нет ни малейшего шанса на победу.
Я мыл овощи к ужину и, потянувшись за полотенцем, увидел Дороти.
– Ты пришла, – сказал я.
Она стояла совсем близко, даже чуть отпрянула, когда я обернулся. Как всегда, на ней были простая белая рубашка и черные брюки. Она казалась печальной и задумчивой – голова склонена набок, брови приподняты.
– Я уж думал, ты больше не придешь.
Похоже, слова мои ее не удивили, она просто кивнула, не сводя с меня взгляда, и я, конечно, обеспокоился.
– Это из-за печенья? – спросил я. – Ты обиделась, что я съел Пеггино печенье?
– Ты ни разу не обмолвился, что любишь печенье, – сказала Дороти.
С чего это мне взбрело, что прежде она не говорила вслух? – подумал я. Голос ее был абсолютно реальный – тихий, глуховатый и очень ровный.