– Я что-то пропустила? – спрашивает Нандина. – По-моему, одной такой книги вполне достаточно. Или я безнадежно отстала?
– Нет, уверяю тебя… – начинаю я и вскрикиваю, потому что Мейв плюхнулась в воду. – А ну-ка, вылезай!
Я кидаюсь к дочери, Нандина, готовая помочь, торопится следом.
– Черепашка, папа! (У нее выходит «чепашка».)
– Вылезай сейчас же!
Двойняшки невозмутимо наблюдают, как я благополучно вытягиваю дочь на сушу, затем, не проронив ни слова, вновь переводят взгляд на спортсменов.
Думаете, мне не приходило в голову, что я просто выдумал явления Дороти? Что все это было навеяно тоской, что от горя у меня случилось временное помрачение?
Тогда скажите, как она могла говорить о том, чего я не знал?
Что ради меня отказалась от хорошей работы.
Что ради меня скрывала свои чувства.
Короче, что любила меня.
И это я выдумал?
Мы возвращаемся домой, Мейв еле-еле плетется и хнычет. Мол, ножкам тяжело.
– Ты устала, – объясняю я, но она обижается:
– А вот и нет!
Видимо, слово «устала» она связывает с дневным сном, который считает пыткой, даже если валится с ног.
– Тогда, значит, проголодалась, – говорю я. Такой вариант ей кажется приемлемым. Вообще-то уже за полдень, и я беспокоюсь, что Пегги заждалась нас к обеду. Но вот мы сворачиваем за угол и видим, что она еще только достает последний пакет с продуктами из багажника машины.
– Мама! – кричит Мейв и припускает вперед.
– Как прошло утро, лапушка? – спрашивает Пегги. На секунду Мейв обхватывает ее колени и спешит в дом. Захлопнув крышку багажника, Пегги поджидает меня. – Господи, ты хлюпаешь!
Ботинки мои и обшлага брюк промокли насквозь. Я чмокаю Пегги в щеку и следую за дочерью. Мейв вымокла по пояс, и потемневшие штанины ее комбинезона смахивают на сапоги.
Приятель мой Люк как-то сказал, что он обдумал мой вопрос о явлении покойников. Спрашивал я его примерно в то же время, что и Нейта, но ответ получил гораздо позже. Вероятно, Люк так долго размышлял.
– Я пришел к выводу, что они не являются, – сказал он. – Но если ты хорошо знал человека и прислушивался к нему, пока он был жив, ты можешь представить, что он тебе сказал бы. По уму, надо быть внимательным к живым. Но это мое личное мнение.
Не знаю, прав ли он. Однако теперь стараюсь быть очень внимательным. Я подмечаю, как колышется юбка Пегги, я вижу, что Мейв неведомо как научилась взбираться на крыльцо по-взрослому – одной ногой на каждую ступеньку. И все это запоминаю накрепко.
– Чему ты улыбаешься? – в прихожей спрашивает Пегги.
– Просто так.
Не буду врать, что никогда не вспоминаю Дороти. Я вспоминаю их обеих – ту, на которой женился, и ту, которая являлась. Я вижу, как первая в накрахмаленной белой куртке стоит возле этажерки в своем кабинете и спрашивает, что у меня с рукой, как озадаченно разглядывает щетку пылесоса, как яростно запихивает сельдерей в индейку, которую единственный раз в жизни попыталась приготовить на День благодарения. А потом я вспоминаю, как люди реагировали на Дороти, которая вернулась: одни пугались, другие смущались, словно увидели что-то неприличное, третьи вообще не выказывали никакого удивления. Сейчас я уже не уверен, что эти последние забыли о ее смерти. Может, они все прекрасно помнили. И просто думали: