Вот идет она, царица, видит свой бедный домишко.
А из ворот того домишки как раз ее сапожник выходит, и не один, как следовало бы, а с другою дородною женщиной, что не хуже самой сапожницы, и на лице у сапожника горя нету.
Тут как вскрикнет сапожница-царица:
- Ах ты, бессовестный, ах ты, такой-сякой! - да хвать сапожника по затылку, с того и картуз соскочил.
А сапожник никак не опомнится: глядит он и на ту женщину и на эту, обе они на вид одинаковые, а которая жена - не разберет.
Только когда сапожница-царица по спине его еще разок хлопнула, сапожник понял, которая его жена.
Взяла сапожница мужа за руку и повела домой, а про царство свое забыла.
А царица скрипнула зубами на вельможу и тоже домой пошла, во дворец.
Как явилась она во дворец и узнала, что бить теперь, драть, пороть и лупить никого нельзя - отмена вышла - и будто она сама так повелела, закипело злобой сердце царицы.
Позвала она кого ни на есть, чтоб ударить кого было. Явилась кухарка, подняла царица на нее руку, да видит вдруг - рука-то ее, царицына, исстирана, работой истерта, и опустила она свою руку, никого не ударила.
Вспомнила она, как жила у сапожника: как бы опять ей в жены к нему не попасть, - и оставила царица волю сапожницы как есть.
И солдат с дураком довольны остались. А только царице веры нету и не будет.