Что со мной? Отчего так мечется заполошное сердце? Почему в глазах до сих пор темнеет при одном воспоминании об этих странных радужках? И где моя сила? Куда сбежала от этих голубых глаз? Где ненависть, которая едва не спалила заживо? ЧТО, в конце концов, ЭТО было?!!
— Не понимаю… — прошептал он устало.
Линнувиэль довольно долго сидел на крыльце, размеренно дыша, постепенно приходя в себя и наслаждаясь теплыми солнечными лучами. Оперевшись на резные перила и совершенно бездумно глядя прямо перед собой. Размышлял, пытаясь разобраться в случившемся и, одновременно, избавиться от неожиданной растерянности. Старался понять, что же в действительности произошло. Правда, ни до чего определенного так и не додумался, а единственное, что сумел понять, так это то, что от Белика лучше держаться подальше. Игнорировать его кривляния и насмешки. Молчать, когда хочется крепко выругаться, и старательно делать вид, что полностью спокоен. Иначе в следующий раз его не просто испепелят на месте, а буквально разорвут на части голыми руками. По крайней мере, именно это он успел прочесть в опасно полыхнувших глазах будущего Владыки. Прочитал и сразу поверил, что так и будет, ибо Таррэн не остановится ни перед чем, чтобы уберечь своего драгоценного грязнокровку. Даже перед убийством сородича, что вообще немыслимо, и сознавать это было… тоскливо и как-то очень невесело.
Линнувиэль потеряно моргнул, не понимая уже ничего, но безумно устав от бесконечных разочарований. Однако, едва на улице показались черные гривы сородичей, заставил себя снова встать, сделал невозмутимое лицо и, плотно сжав губы, с независимым видом отправился собирать вещи.
Надо идти, надо, не смотря ни на что. Да, на душе гадко, мерзко и словно кошки скребут. Он был растерян, ничего не понимал в себе и в том, что случилось, но этого смятения никто не должен видеть. Даже единокровные родичи. Нельзя показывать, нельзя демонстрировать недостойную Перворожденного слабость. Маликон прав: мы слишком горды и непримиримы, чтобы осмелиться раскрывать перед чужаками свою душу. И еще более прав в том, что ни один из нас, никогда и нигде, не рискнет выставить напоказ собственные чувства.
Так, как почему-то не боится этого делать Таррэн.
— Вал? — тихонько позвал Тир, осторожно опускаясь на траву возле низкого ложа, на котором неподвижной колодой лежал его старый друг. Над ним грустно шелестел зеленый полог живого жилища, игривые солнечные лучики снаружи бросали густые тени на спокойное лицо, умудряясь делать его суровым, аскетичным и каким-то… неживым.