Проклятье: об открытке я напрочь забыла.
Вошла Лора, склонила голову набок. Волосы рассыпались по плечам.
– Это мне, Ник?
– Да, только я забыла открытку.
– Пустяки.
Лора шагнула ко мне, чтобы забрать пакет. Но я этого допустить не могла – чтобы мой подарок потерялся в общей куче. Лорины ладони сместились мне на предплечья.
– Можно, Ник, я прямо сейчас посмотрю?
Я кивнула. Лора улыбнулась. Я держала пакет, пока она разворачивала нарядную бумагу, извлекала розовенький комплектик, растягивая рот в улыбке. Вон она нащупала еще некий предмет, на лице отобразилось удивление от контакта с прохладным металлом. Или, может, Лора скользнула пальцами по гравировке. Еще миг – и она достала из пакета серебряную шкатулку с маминым именем на крышке. Папин свадебный подарок. «Шана Фарелл», гласила надпись. Шрифт был изящный и в то же время читабельный. Никаких лишних виньеток; никаких лишних слов. Все по существу.
Лора не нашлась что сказать. На крышку шкатулки упал свет, выхватил имя и фамилию моей мамы. По Лориной щеке покатилась слеза.
– О, Ник! – выдохнула Лора, прижала ладонь ко рту, затем – к животу.
– Нет, только не это. Лора, ради бога, не рожай пока! Я не смогу роды принять.
Она улыбнулась, качнула головой.
– А я не смогу принять эту шкатулку. Она принадлежит тебе.
– У меня, Лора, Шаны Фарелл никогда не будет. Пожалуйста, возьми. Она сама бы тебе шкатулку подарила, даже не сомневайся.
Я не лукавила. Очень легко было представить, как мама вручает Лоре свои украшения в серебряной именной шкатулке – да, именно здесь, в этой самой комнате; как тянется к Лориным волосам, чтобы погладить, поправить. Лора снова покачала головой, но шкатулку из рук уже не выпустила.
– Спасибо тебе, Ник.
– Лора, ты здесь? – Дверь приоткрылась, заглянула Кэти. – Пойдем, сестренка, гости собрались. Ты в порядке?
Лора вытерла слезы, взяла меня за руку, стиснула пальцы, пообещала:
– Мы ее сбережем, Ник.
И добавила:
– Ты идешь?
– Да, через минуту. Не ждите меня.
Я скрылась в уборной. По опыту знала: лучшего места, чтобы выплакаться, не найдешь.
* * *
Предрожденчик был в разгаре: подруги, каждая с кружкой пунша, налегали на капкейки и мини-сэндвичи. Мать и сестра Лоры бегали с подносами – забирали пустые, подавали полные. Делались ставки на точную дату родов (для этой цели над столом для подарков висел листок бумаги). Я задержалась в дверях: собраться, взять себя в руки. Выйти. «Улыбаться. Проявлять дружелюбие. Ради Лоры».
– А по-моему, никакой связи тут нет, – говорила одна из подруг, доставая из-под стола бумаги.
Она училась с Лорой в одном классе; я ее знала. Наглядно. Она такой и осталась – по-прежнему красила волосы в ядовито-рыжий цвет. Моника Дункан; да, точно. Если, конечно, не вышла замуж и не сменила фамилию.