Яркие огни пролетающих мимо повозок, нестройный голос толпы, музыка, что теряется в общей какофонии звуков. Кругом слова. Такие знакомые, но забытые, надписи на непонятном, но родном языке. Кто-то рядом, держит мою руку, но не могу разглядеть лица. Его пальцы сжимаются все сильнее, причиняют боль. Пытаюсь вырваться, но он держит все крепче, не хочет отпускать, притягивает к себе. Перестаю сопротивляться, щурюсь от яркого света, пытаюсь рассмотреть его лицо. Но оно будто размыто, окутано дымкой осеннего тумана, что плотной пеленой застилает глаза.
— Кто ты? — спрашиваю, но голоса нет, словно пропал, растворился в оглушающем реве странного мира.
Сильный рывок и я уже совсем близко к чужому лицу. Касается кожи липкий туман его маски, расползается, тянет свои расплывчатые грани ко мне, опутывает.
Напротив — не лицо, а маска. Такие знакомые пустые, почти прозрачные глаза, острый длинный нос и тонкая линия губ, искривленная страшной хищной улыбкой. Он впивается в меня взглядом, затягивает в пустоту.
Шум незнакомого мира дрогнул, поплыли яркие огни. Все громче странный звук, будто треск дерева, совсем рядом. А я падаю в пустоту, из последних сил цепляюсь за пропадающий шум.
— Ты еще жив? — голос глухой, словно сквозь туман. И снова непонятный скрежет.
Пропали огни, затих грохот горящих повозок, лишь скрежет, совсем близко, у самого уха и темнота. Она повсюду. Не такая пустая, как там. Живая темнота обычной ночи, где слышатся далекие звуки леса, голоса людей и шум деревьев.
— Тебя не кормят, я принесла немного. Повозку мне не открыть, но тут пол прогнил немного, ты ведь не откусишь мне руку, правда? — слова больше похожи на бормотание. Она снова пришла. До носа долетел приятный запах еды, так похожий на кашу Хорха. Девушка усиленно ковыряла одну из досок, издавая тот неприятный скрежет.
Медленно поворачиваюсь, смотрю, как опадает мелкими влажными щепками угол. Уже видна подмерзшая трава и в лицо дует ветер. Вдыхаю его, голова кружиться от свежести.
Дыра все больше, уже можно руку просунуть, коснуться земли.
— Тут совсем немного. Я себя не очень хорошо чувствую, еда в горле застревает. — Тонкая рука подрагивает, протискивается сквозь острые края обломанного дерева. На грязный пол опускается небольшая кружка до половины заполненная серой массой. — Ешь. Больше ничего нет.
Руки трясутся, то и дело норовят упасть на пол, не слушаются. Пару раз промахиваюсь мимо, задеваю пальцами посудину, опрокидываю. Исходящая паром каша растекается по полу, заползает в щели, просачивается, капает на мерзлую землю. Хватаю ее ладонями, заталкиваю в рот, стараюсь спасти то, что еще осталось. Горячая масса течет по губам и подбородку. Торопливо заглатываю, давлюсь. По телу расходится волнами приятное тепло. Возвращается чувствительность к пальцам. Сердце в груди застучало чуть увереннее. Впервые за последние недели удалось сделать вдох полной грудью. Даже холод от земли сквозь тонкий пол больше не казался обжигающим.