— Знаешь, я, наверное, умру, — опять отворачивается.
Холод пробрался к моему сердцу вместе с ее словами, закрутился внутри, сжал тревогой. Пододвигаюсь ближе, звеня цепью, что волочиться по холодному полу. Налетел порыв ветра, подхватил ее слова, потащил за собой, запутал в шуме голых веток деревьев. Она закашлялась, скрутилась в комок, пытается вдохнуть, но спазм не отпускает, хватает за горло, не дает дышать. Прижимаюсь всем телом к холодной решетке, хочу согреть, помочь. Приступ закончился так же внезапно, как и начался. Она расслабилась, обмякла, прижавшись спиной к колесу телеги. Вытерла губы тыльной стороной ладони, оставляя на коже ярко-алый след крови.
— Видишь? — невесело усмехнулась она, спрятала руки под плащ, уткнулась в него лицом. Но не плачет. Просто сидит, смотрит на темнеющий мир, блуждает в собственных мыслях. Голос стал неприятный, хриплый. — Каждый день все хуже. Не суждено нам с тобой убежать вместе, друг, — поворачивается ко мне. Приникла к доскам повозки лицом, вглядывается во мрак моей темницы, ищет взглядом.
Провожу пальцами по решетке, пытаюсь дотронуться до ее лица, но чувствую лишь холод. Я не могу забрать ту боль, что сейчас плещется в ее глазах, сжимает грудь, вырывает густым облачком пара.
Чьи-то шаги заставили нас вздрогнуть одновременно. Девушка вскочила, едва не упав. Заозиралась вокруг, укуталась в большой не по размеру плащ с головой и растворилась в темноте, не попрощавшись. Провожаю ее грустным взглядом. Боюсь, что завтра она может не прийти.
Шаги ломают хрупкую замерзшую траву, что осыпается под тяжелыми сапогами пылью. Черная тень подходит к повозке, шарит руками по массивной двери, гремит железной цепью замка.
Затравленно оглядываюсь по сторонам. Что это может быть? Зачем я кому-то? Не вспоминали несколько недель, а тут вдруг, посреди ночи явились. Судорожно подвигаюсь в угол, где еще видны потеки разлитой каши, зияет дыра в стене и сиротливо стоит полупустая кружка с кашей. Если увидят — накажут. Не меня. Ее. Опять засвистят в воздухе те палки, оставят страшные синие разводы на ее нежной коже.
Вспыхнул яркий свет, забрался в повозку, обжег глаза. Жмурюсь, закрываю лицо руками. Звякнула цепь запора, падая на землю, заскрипели дверцы повозки. Пахнуло холодом, от которого в горле пересохло, сбилось дыхание.
Глаза привыкли к яркому свету, разглядели массивный силуэт у самой решетки. Смотрю на него. Тот самый человек, который заставлял девушек танцевать. Злость потекла по венам, хочется рычать. В последнее время это чувство все чаще просыпается. Оно неприятное. Заставляет ненавидеть себя. Стыдно, что позволяю ему высовываться из глубин темного ничто своей души. Наверное, это от того, что клетка давит. Схожу с ума. Любая мысль заставляет злиться, особенно воспоминания. О Хорхе, тех людях, которые бросили в лесу умирать, об Арри и его предательстве. Человеческие слова не имеют смысла. Говорят одно, а потом делают совершенно другое.