Бабушка жила с нами, делила комнату с моей младшей сестрой, названной Ульяной и в честь самой бабушки, и в честь Ленина. Осторожно, стараясь тщательно выбирать слова, я поделился с бабулей своими впечатлениями от прочитанного. Реакция меня ошеломила.
— Горький не мог такого написать! — категорично заявила она. — Горький писал о том, что рабочий человек — единственный носитель правды и двигатель человечества по пути к светлому будущему, так и знай!
— Но в «Фоме Гордееве» рабочих вообще нет, — попытался возразить я, — там одни купцы, фабриканты, журналист еще есть…
— Вот он и показывает, какие они все насквозь гнилые и как их общество разлагается, — отрезала бабушка. — Несправедливое общество даже хорошего человека превращает в изверга и вырожденца. Именно этот закон диалектики Горький и утверждает в своих произведениях.
Я быстро свернул дискуссию, поняв, что бабушка, всю сознательную жизнь строившая сначала социализм, потом коммунизм, вряд ли поймет мои порывы. Когда меня выписали, я пришел в школу и принялся осторожно прощупывать почву среди одноклассников. Начал, само собой, с друга Славика, который на мой вопрос, все ли из заданного он прочитал, только сморщился:
— Начал и бросил. Скукотища, я в учебнике почитал, там все про революцию.
— А как же сочинение писать собираешься?
— Да подумаешь, большое дело! Я и «Войну и мир» не осилил, тягомотина сплошная, а сочинение написал. Ну да, на тройку, но написал же.
— А если контрольная по содержанию?
— А ты на что? — лукаво усмехнулся Славик. — Подскажешь. Ты же всегда все знаешь.
Со Славиком мы сидели за одной партой во всех кабинетах, то есть на всех уроках, кроме английского: мы были в разных группах. На уроках же английского рядом со мной сидела «твердая хорошистка» Женечка, про которую я знал только три вещи: первая — ее дедушка член ЦК КПСС; вторая — она умная и способная, но ей лень напрягаться и учиться так, чтобы быть круглой отличницей; и третья — больше всего на свете она любит читать книги про любовь. Когда прозвенел звонок, возвещавший окончание урока английской литературы и начало большой перемены, я спросил Женечку, небрежно запихивавшую в портфель учебник и толстую тетрадь для конспектов:
— Ты Горького прочитала?
— То, что задавали? Прочитала, а что?
— А «Дело Артамоновых» читала?
— Так не задавали же… Чего я буду время тратить на эту лабуду? Пусть скажут спасибо, что я по диагонали пробежала хотя бы то, что на уроке спросят.
— А зря. — Я коварно понизил голос. — Там такая история про любовь!
В глазах Женечки загорелся неподдельный интерес.