– Я заеду за вами, когда закончите, – сказала Айви и поднялась наверх.
Николай хотел уточнить, когда произойдёт столь радостное событие, но не успел.
– Раздевайтесь, – приказал Тернер.
Голос хозяина был немного хриплым, но мощным. Словно у священника или рок-музыканта, злоупотребляющего спиртным и травкой.
– Совсем? – поинтересовался Николай.
– Совсем.
Делать нечего. Он разделся.
– Ложитесь, – приказал Тернер и кивком показал на саркофаг. – На спину.
Николай поёжился. И вовсе не от низкой температуры. Это культурные коды и предрассудки бегущим вдоль хребта холодком выразили решительный протест против подобного рода ложа. Но виду Николай не подал. Пожал плечами, маскируя дрожь, и, стараясь не касаться хрупких на вид стенок, забрался внутрь гроба. Ничего страшного не произошло, но как всякое изделие из камня, саркофаг принялся тотчас вытягивать из тела тепло.
– Холодно, – пожаловался Николай.
– Это лишь поначалу, – успокоил Тернер.
Он подошёл к саркофагу, зажёг свечи и пристроил на подставке толстую стопку листов. Прочистив горло кашлем, произнёс несколько отрывистых слов, значения которых Николай не понял. Зато почувствовал, как руки, ноги да и всё прочее, кроме разве что лицевых мышц, туго стягивает невидимым полотном. Так, наверное, ощущает себя младенец, когда его пеленают. Ощущает, но сказать-то ничего не может. В том и трагедия всякого младенца, поэтому он и кричит. Николай понял, что тоже не способен говорить, но, в отличие от младенца, он не мог и кричать. Между тем Тернер начал читать то ли песнь, то ли молитву, то ли амру на очередном, совершенно непонятном Грачевскому языке. От заунывного голоса хозяина склепа он быстро впал в транс, но не в слишком глубокий, поскольку холод по-прежнему не позволял расслабиться. Во всяком случае, Николай отчётливо всё ощущал и слышал. И видел. И вот увиденное заставило сердце сжаться в маленькую нейтронную звёздочку. Потому что неожиданно из крохотных отверстий, каких в стенках саркофага оказалось чуть ли не тысячи, полезли черви. Их было много, они выползали один за другим, как фарш из мясорубки, срывались, падали прямо на Николая и принимались ползать по нему. Он не знал, как выглядят могильные черви, но решил, что это именно они и есть. Грачевский не мог пошевелиться, чтобы стряхнуть мерзость с себя, вообще ничего не мог сделать, даже пожаловаться Тернеру. Черви заполняли саркофаг, точно вязкая жидкость, постепенно поднимаясь и покрывая всё равномерным слоем. Некоторые твари заползали под него, так что он и впрямь перестал ощущать камень – тут хозяин не соврал, хотя тепла от шевелящихся червей не прибавилось, они ведь не теплокровные, а только стало щекотно. Но и это ощущение вскоре пропало. Мелькнула мысль, что, возможно, обучение боевым навыкам здесь совершенно ни при чём, а всё происходящее с ним не что иное, как мелкая месть Айви, которой он надоел своим нытьём и вопросами, а главное – вызвал ярость столь лёгким отказом от поцелуя. Кто их знает, этих волшебниц, как воспринимают они подобные вещи? Литература и фольклор на сей счёт расписывали мрачные картины вплоть до сожжённых городов. Тем временем черви покрыли его ноги, живот, грудь, добрались до лица. Николай закрыл глаза и рот, очень надеясь, что в уши или ноздри мерзкие твари не полезут. К счастью, ничего подобного не произошло. Лёжа в шевелящейся массе, Николай почувствовал перемену в голосе Тернера. Заунывное пение сменилось резкими короткими словами.