Экзамены сдали дружно, даже Иванов. Инспектор, сидевший в кабине, вздрагивал, матерился, тяжело вздыхал, но ставил зачеты всем подряд. Советской армии нужны адские водители.
Сложнее было с письменным экзаменом, но и тут все решалось без проблем.
Дома я с гордостью показал новенькие права и талон, пока еще девственный, без единой дырки.
– Может, бросишь свой бар, пойдешь к нам водителем, – без особой надежды в голосе предложила мама.
– Не, мама, не пойду, все равно через месяц в армию, зачем зря дергаться, – сообщил я в ответ.
Что меня напрягало, так это отношения с Леной. По мере приближения предстоящего призыва она все больше нервничала, на свиданиях плакала и требовала доказательств любви. Вообще ситуация была дурацкая. Ведь доказательств в основном требуют парни. А тут черт знает что, все шиворот-навыворот.
На женские слезы всегда смотреть неприятно, наверно, это генетически запрограммировано в мужском характере, чем женщины беззастенчиво и пользуются.
Короче, в один прекрасный день я не выдержал очередных упреков и сделал то, чего от меня давно добивались.
Правда, перед этим я скрупулезно подсчитал дни, прошедшие у Лены после месячных, чтобы не попасть в положение солдатиков, приезжающих в десятидневный отпуск домой, чтобы зарегистрировать свои отношения в ЗАГСе.
«На фиг, на фиг, – думал я. – Лена, конечно, красавица, и вообще хорошая девчонка, но два года – это два года. И вообще жениться мне ни к чему».
Повестку принесли второго мая. Придя с работы, я застал маман в слезах.
– Саша, тебе надо двенадцатого на комиссию явиться, – сообщила она, сморкаясь в платок.
– Мама, ну чего плачешь, два года быстро пройдут.
– Конечно, вам, мужикам, что два года, а в мире такое деется. В прошлом году в Чехословакии мятеж. В этом году, не дай бог, в Польше, или с Китаем опять из-за Даманского воевать начнем, – плачущим голосом говорила она.
В военкомате было людно. Коридоры заполнены возбужденной толпой. Отстояв небольшую очередь, я получил документы и зашел в дверь с надписью «врачебная комиссия».
В небольшом зале на стульях раздевались и одевались призывники, пока еще не подстриженные под ноль.
Раздевшись до трусов, я по стрелке направился в первый кабинет. Окулиста и невропатолога я прошел влет. Лор-врач, пожилой старичок, долго разглядывал мою глотку, что-то бормоча себе под нос. Ничего не обнаружив подозрительного, написал «годен» и отправил дальше.
Зайдя к хирургу, я обнаружил там молодую симпатичную женщину. Она попросила меня присесть, развести руки, а затем буркнула:
– Снимай трусы.