Уже май, но снег на заднем дворе еще не сошел.
Наваленные за зиму сугробы осели, почернели, сжались, но, защищенные восемью этажами тесно стоящих зданий, не сдавались солнцу, которое изредка вползало во двор и дремало на узкой полоске асфальта, на белых квадратах «классов», где прыгали девочки.
Потом солнце поднималось, лениво карабкалось по стене все выше и выше, пока не скрывалось за домами, и только вспученные расщелины асфальта еще долго выдыхали из земли теплый волнующий запах.
Мальчики играли царскими медяками в пристеночек. Генка изо всех сил расставлял пальцы, чтобы дотянуться от своей монеты до Мишкиной.
— Нет, не достанешь, — говорил Миша, — не достанешь… Бей, Жила, твоя очередь.
— Мы вдарим, — бормотал Борька, прицеливаясь на Славину монету, — мы вдарим… Есть! — Его широкий сплюснутый пятак покрыл Славин, — Гони копейку, буржуй!
Слава покраснел:
— Я уже всё проиграл. За мной будет.
— Что же ты в игру лезешь? — закричал Борька. — Здесь в долг не играют. Давай деньги!
— Я ведь сказал тебе — нету. Отыграю и отдам.
— Ах, так?! — Борька схватил Славин пятак. — Отдашь долг — тогда получишь обратно.
— Какое ты имеешь право? — Славин голос дрожал от волнения, на бледных щеках выступил румянец. — Какое ты имеешь право это делать?
— Значит, имею, — бормотал Борька, пряча пятак в карман. — Будешь знать в другой раз.
Миша протянул Борьке копейку:
— На, отдай ему биту… А ты, Славка, не имеешь денег — так не играй.
— Не возьму, — мотнул головой Борька, — чужие не возьму. Пусть он сам отдает.
— Зажилить хочешь?
— Может, хочу…
— Не выйдет. Отдай Славке биту!
— А тебе чего? — ощерился Борька. — Ты здесь что за хозяин?
— Не отдашь? — Миша вплотную придвинулся к Борьке.
— Дай ему, Мишка! — крикнул Генка и тоже подступил к Борьке.
Но Миша отстранил его:
— Постой, Генка, я сам… Ну, последний раз спрашиваю: отдашь?
Борька отступил на шаг, отвел глаза. Брошенный им пятак зазвенел на камнях.
— На, пусть подавится! Подумаешь, какой заступник нашелся…
Он отошел в сторону, бросая на Мишу злобные взгляды.
Игра расстроилась. Мальчики сидели возле стены на теплом асфальте и грелись на солнце.
В верхушках чахлых деревьев путался звон колоколов, доносившийся из церкви Николы на Плотниках. На протянутых от дерева к дереву веревках трепетало развешанное для сушки белье; деревянные прищепки вздрагивали, наклоняясь то в одну, то в другую сторону. Какая-то бесстрашная женщина стояла на подоконнике в пятом этаже и, держась рукой за раму, мыла окно.