Потом Пименов забросил за плечи легкий, как пушинка, трехлитровый баллон и ввел данные в наручный компьютер. Времени у него не было.
У него совсем не было времени…
На глубине всегда царит штиль.
Они провалились в тишину сразу же, едва погрузившись в бурлящие воды бухты. Губатый, несмотря на малый запас воздуха, пошел вниз вдоль кормовой якорной цепи и остался доволен осмотром. Если ветер не переменится градусов на десять – пятнадцать, а цепи выдержат, то с «Тайной» ничего не случится. Оба якоря были надежно закреплены среди крупных валунов неправильной формы – остатка скальной россыпи. Пименов видел, как волнение беспощадно треплет бот, по постоянно меняющемуся натяжению цепей – они то провисали, то рывком натягивались, и в этот момент надо дном прокатывался неприятный железный звук, отдававший в десны и затылок. Но валуны держали надежно, и слава Богу!
Фонари пришлось зажечь в самом начале.
Гроза и густые сумерки накрыли бухту, и перед погружением Губатый включил на «Тайне» сигнальные огни – по привычке, естественно, а не потому, что кто-то их мог заметить в такую погоду. Бушующее море было темным, как приближающаяся ночь и, спускаясь все глубже и глубже, Пименов подумал, что в такой вот момент особенно хочется выжить. Вырваться из холодных и сильных объятий смерти, выплыть, убежать и оказаться где-нибудь, где в камине трещат дрова, прыгают за проволочным экраном чертики-искры, колется шерстяной плед и в небольших рюмках дышит ароматом золотистый коньяк.
Спускаться приходилось очень быстро – они с Изотовой просто летели во тьме, как два боевых пловца, идущих на задание. Ленка, теперь уже не скрывавшая навыков, шла рядом с ним уверенно, не делая ни одного лишнего движения – собранная, целеустремленная, стремительная. Пименов легко держал выбранный темп, хотя усталость сказывалась, и последний подъем без остановки давал о себе знать болями в суставах.
Они вышли прямо на скалы-близнецы, почти синхронно, как в бассейне на тренировке, поменяли угол погружения и оказались над разбитыми остатками пакетбота. Над каютой Чердынцева, которая сегодня едва не стала Ленкиной могилой, весело реяли два надутых понтона, – прекрасный ориентир в темноте. Губатому показалось (но особой уверенности не было – из-за того, что во время ночного погружения увидеть общую картину невозможно), что за короткое время их отсутствия судно еще больше завалилось направо и просело. «Нота» исчезала, проваливалась в песок и небытие, и если раньше ее не было в мире живых, то теперь она покидала и мир мертвых. Не обнаружь ее настырный Изотов, не потревожь ее Пименов с командой, не упусти колокол покойный Кущ, и пакетбот еще многие годы дремал бы в тени скал, медленно погружаясь в донные отложения. Многие годы, а, может быть, и столетия – и вода, растворившая кости мертвых моряков за каких-то 80 лет, долго бы жевала порванные бока «Ноты», превращая их в красноватую взвесь. А сейчас – судно разлагалось, как труп на солнце, распадалось на куски, и Губатый мог сказать наверняка, что на следующий сезон из песка будут торчать только ребра шпангоутов и остатки мачт, да горб паровой машины, выброшенной из трюма недавним взрывом. А еще через пару лет все окончательно затянет, и обломки потеряют всякую живописность.