— А ты заранее сделай и впиши в книгу-артефакт! И чтобы тоже, руну стихии Огня! — затараторил мелкий, проявляя наследственную способность к торговле.
— Уговорил, сделаю, — соврал я.
То, что рябой паренек смог выпытать у Гаврюши причину, из-за которой потребовалась книга "Евгеника", столь срочно и на короткий срок, говорило не в пользу моего плана. Зная из прошлого опыта, насколько болтлив сын лавочника, о нашем договоре с Гаврюшей по деревне поползут слухи уже через пару недель. Одновременно стала понятна осведомленность сына мельника о чар-листах. Сам Гаврил вряд ли слышал о них до сегодняшнего дня, а вот юркий Афроська вполне мог поднахвататься обрывочных знаний из подслушанных в лавке разговоров.
"— Да и хрен с ним, — решил я: — меня к тому времени здесь точно не будет"
Обряд был назначен на субботу, которая наступала через два дня. Оставшееся время я собирался потратить на доработку руны Огня и наконец-то вписать ее в "книгу рун". Сама книга представляла собой средний артефакт, позволяя прикоснувшемуся к ее страницам человеку увидеть внутренним взором трехмерное изображение.
Обращению с подобными артефактами нас учили в школе с младших классов, заранее объясняя зачем это нужно и насколько важно для нашего будущего. Артефакт был не дешев, а количество "рунных" изб по всей империи исчислялось сотнями тысяч. Для того чтобы снизить стоимость артефакта, его страницы делались многоразовыми, что позволяло использовать одну и туже книгу бесконечное количество раз. Перенесенная на страницы "книги рун" при помощи чар-листа, руна исчезала через три минуты после ее использования.
Одноразовые руны, созданные с учетом индивидуальной метрики под каждого подростка, после обряда больше никому не были нужны. Только в столице, если верить трактирным слухам, проходящие обряд "единения со стихией", отпрыски древних родов удостаивались чести внесения созданной для них руны в вечно хранящие информацию артефакты.
Поздоровавшись с господином Кувичовым и обозначив кивок в сторону Виктора, я занял отведенный для меня закуток. Оставленная с вечера случайная книга так и лежала на столе, заложенная гусиным пером. Стопка желтых листов, исчирканных рунами в трех плоскостях, так же казалась не тронутой. Внешне все выглядело так, как если бы никто и не прикасался к разложенным вещам.
"— Ну, писарь-то ладно, — думал я про себя: — а вот Витя явно боится даже взглянуть на мои каракули"
Тридцатилетние воспоминания из прежней жизни наглядно демонстрировали мне, что для разъяренной толпы не будет никакого значения, помогал мне помощник писаря или нет. Единственный шанс для Виктора, если что то пойдет не так, заключался в уклонении от встречи с односельчанами после обряда.