— Кстати, совещание в двенадцать. Можешь передать это остальным?
— Да, я…
— О’кей, — Мона открыла дверь, и луч утреннего солнца осветил коридор. — Пока.
— Мона, подожди… Ты можешь секунду подождать?
Этого еще не хватало. Мона обернулась, держась за ручку двери.
— Ну что там? — нетерпеливо спросила она.
— Я… Тут была повариха. Или домработница. Она все это пережила. Я только что говорил с ней. Случайно. Она сидела в своей комнате, а я случайно зашел, и…
— О! Вот как!
Стоп! Что-то не так. В этом было что-то важное. Мона медленно и тщательно закрыла дверь. Коридор снова погрузился в прохладные сумерки. Бауэр все еще стоял на лестнице. Она подошла к нему.
— Давай сядем, — сказала она и села первой, как бы подавая ему пример.
Он, помедлив, сел на ступеньку рядом с ней.
— Какая еще домработница? — спросила Мона, чувствуя в этот момент, что они на пороге разгадки.
Единственная надежная свидетельница могла бы значительно продвинуть дело.
— Она уже целую вечность работает у Плессенов, — сказал Бауэр, роясь в блокноте.
— Что значит «целую вечность»?
— Не менее десяти лет, она сама уже точно не помнит. Когда убили Самуэля Плессена и Соню Мартинес, она была в отпуске. У своей матери в России, — добавил Бауэр.
— Так, — сказала Мона.
Значит, вот почему не был проведен допрос женщины, которая могла рассказать о семье Плессенов больше, чем члены этой самой семьи. Ее просто не было здесь. И естественно, Плессен ничего не сказал о ее существовании — именно тогда, когда они могли еще что-то предотвратить. Можно было бы доставить ее из России самолетом, можно было бы…
Ничего этого не было сделано, потому что Плессен ничего не сказал.
— Что она рассказала? — спросила Мона, чувствуя, что на нее наваливается слабость от злости на Плессена, человека, который сейчас боролся со смертью, чья семья теперь была полностью уничтожена, кто был единственным, способным предотвратить эту трагедию. Она была убеждена: Плессен мог своевременно вмешаться. Ему стоило лишь рассказать всю правду. О сестре, о детстве, о своей работе, клиентах и о результатах психологических исследований. Таким образом они бы, вероятно, вычислили бы его — душевнобольного человека, который смог натворить столько зла, потому что они, по сути, не имели ни малейшего понятия о том, что им двигало и как его можно было остановить.
— Ее зовут как-то вроде Ольга Вирмакова, — сообщил Бауэр.
— Русская?
— Да, из Санкт-Петербурга. Там живет и ее мать. Я думаю, она тут нелегально, то есть только по туристической визе. Поэтому она и не вызвала полицию.