На ступенях плахи лежал топор с лезвием, отточенным, как бритва.
Повозку остановили.
Войска выстроились, и повозку увезли.
Однако к казни не приступали, и эта медлительность действовала удручающим образом на приговоренную.
— Скоро ли? — тоскливо прошептала она стоящему рядом с нею офицеру.
— Ждут царя, — коротко ответил он ей.
Она сильно вздрогнула.
Наконец раздалась дробь барабанов…
Войска взяли на караул. Ехал царь. Издали раздавались приветственные клики.
Марья Даниловна все больше и больше бледнела. Она чувствовала, как колени ее гнутся и не держат более ее исхудавшего тела.
— Поддержи меня, я падаю… — проговорила она, закрывая глаза.
Офицер подхватил ее.
Петр, в своем обычном темно-зеленом камзоле с небольшими красными отворотами, в зеленых чулках и тех же старых башмаках с пряжками, с треугольной шляпой на голове и с дубинкой в правой руке, здоровался с войсками.
На мгновение взор его остановился на смертельно бледном лице Марьи Даниловны…
В глазах его промелькнуло выражение жалости, и лицо его подернулось судорогой.
Но он прошел мимо, ни слова не сказав, только сильнее стиснув дубинку.
За ним еле поспевали…
Царь твердыми и решительными шагами подошел к палачу.
Его сопровождал не отстававший от него Меншиков, но Петр, полуобернувшись к нему, коротко сказал:
— Отойди, Данилыч.
Меншиков отступил.
Царь тихо говорил что-то палачу, и тот кивал головою.
Никто не слыхал его слов и ответов исполнителя правосудия, но многие из присутствующих шептали друг другу:
— Царь приказал ему не убивать ее. В последнюю минуту он помилует ее.
Общее любопытство было возбуждено до последней степени…
Однако царь, отошел от палача и заняв свое место, сделал знак приступить к казни.
Офицер дрожащим, прерывающимся от волнения голосом прочитал во всенародное услышание приговор суда.
Вряд ли Марья Даниловна слышала его… В ее уме совершалось что-то странное. Ясно, как будто это случилось вчера, встала перед ней картина ночи со звездами и луною на небе, с привольною, безграничною степью под ним. Стальной змейкой вьется река, покрытая чешуйчатым лунным налетом; горят угли костров, разложенных близ шатров. Опрокинутые повозки, ржание лошадей где-то вдали. В котелках варится пища, и порой пламя, длинное и красное, подымается к прозрачному, темному небу, и ветерок колышет его… И слышит она таинственные слова, раздающиеся теперь, в эту тяжкую и страшную минуту ее жизни, — отчетливо, точно наяву:
«Всю судьбу твою вижу… Быть тебе счастливой и богатой, да знатной, да в почете у многих… Полюбит тебя самый великий человек, ростом он выше всех и лицом красавец. Дорого обойдется тебе его любовь… головою заплатишь ты за нее…»