Я почти тотчас ушёл, поскольку обнаружилось, что исчезла моя жена. Она должна была петь, был её выход, в полутьме сидел и ждал её зал, но её не было.
Вернувшись в Россию, я уже с ним не сталкивался. Он был депутатом, потом не был депутатом. Потом уехал в Америку, образовалась русская, из эмигрантской семьи, Маша, и он осел в городе, где вроде был скорее колледж, чем университет.
Хрена лысого он там в американском городке Талса делал, что можно делать в Талса, штат Оклахома, чьё название близко к слову «охламон» – охламона, штат Охламона! Я не знаю, вставая, ходил длинными ногами по полям штата Оклахома, как гигантский кузнечик, гигантская поджарая особь саранчи.
Можно отметить в нём заурядную банальность мысли. И поведения. Такой совсем простой человек, с простыми мыслями, никогда ничего оригинального. Всё в норме. За всё хорошее. Колокольный звон в Бухенвальде, учёный, сверстник Галилея был Галилея не глупее, эстрадная поэзия, трескотня обыденных фраз.
Где-то в 2010-м, что ли, году обнаружили у него рак. Сделали операцию. Пришлось ампутировать длинную ногу. Но через годы всё же случился рецидив, и дефектные клетки свели его всё же в могилу. Случилось это в день дурака – 1 апреля 2017 года. Символично, что в день дурака его водянистые серо-голубые глаза были глазами дурака.
У Евтушенко было обыденное мышление. Его сборники стихов до ужаса банальны.
Рак четвёртой степени свалил его. Я написал, узнав, что он умер, грубые слова с грубыми рифмами:
«Оклахома как саркома / Талса как уссался…»
Прости, Господи!
Вспоминаются все его кепочки. Иностранные, лёгкие, то в клетку, то пёстрых цветов. И павлиньи пиджаки и рубашки. Умер на 85-м году. Ушёл последний из их команды: Вознесенский, Рождественский, Ахмадулина. Все не бог весть какие таланты.
Вообще-то он был никчёмный. Только плохо современная ему Россия 60-х годов могла выдвинуть и его – плоского и банального, и его товарищей как литературу России. Они были слабаками: мягкий живот, пышное самовосхваление, духовный уровень ниже плинтуса. Начисто отсутствовало мистическое измерение. Отсюда все эти скворчёнки, последние троллейбусы и бухенвальдские набаты. Хотят ли русские войны…
Хочется закричать: хотят, ещё как, победоносной войны!
А его русские войны не хотели.
Я даже и не знаю, как её звали, маму моего друга Николая Николаевича.
Обычно приезжая к Николаю Николаевичу в Строгино на обед, маму его никогда и не видел. Она лежала или сидела себе в её комнате, выходящей балконом в совсем иную сторону дома, чем вся квартира (кухня, гостиная, комната Николая Николаевича). Я представлял её обезножевшей инвалидкой, лежащей бледной под одеялом, положив сине-венозные руки поверх одеяла.