Утром следующего дня я вышла за дровами. Нацаг колол дрова и складывал их в поленницу. Он приветливо улыбнулся мне.
— Стоит запустить дела, потом их не переделаешь.
— А мы, как топить, тогда только и начинаем колоть. Никак не можем отделаться от этой дурной привычки.
Я набрала охапку дров и пошла в дом, с удовольствием думая, какой же все–таки Нацаг ловкий в работе. Мне даже захотелось обернуться, еще разок взглянуть на него, но я сдержалась.
Цэнгэл все еще валялся на кровати и курил, пуская дым колечками. Только от скуки человек может вот так убивать время. Поев, он отодвинул тарелку и спросил:
— Чай есть? — и продолжал: — Этот Нацаг вкусно готовит. Тебе бы у него поучиться.
Наливая ему чай, я ответила:
— А почему бы не тебе? — и подумала: «Значит, моя стряпня ему не по вкусу».
К горлу подступил комок, сердце колотилось. Даже как–то боязно стало — что–то будет?!
— А я–то при чем? Три года ел твою бурду и слова не сказал. Хватит, пора научиться тебе, жена моя, — отчитывал меня Цэнгэл, подняв вверх палец.
Совсем недавно у меня было желание как следует поругаться с мужем; а сейчас я не то что слова в ответ сказать не могла, глаз не смела поднять. Руки у меня задрожали, и я поспешно отвернулась. Как же мне было больно, что все мои старания и заботы, вся моя любовь к мужу не стоили, оказывается, чашки вкусного супа, которым угостил его в общем–то случайный, посторонний человек. Не я ли все время думала, чтобы моему мужу дома было хорошо, не я ли столько сил на это тратила?
До сих пор мы особенно не страдали от того, что нас всего только двое. А сейчас в этом далеком от людей уголке, куда не проникают вести из внешнего мира, от давящей тишины нашей с Цэнгэлом жизни стало жутко. Такая же тишина, скованная леденящим холодом, наступала в долине Хараа перед первым снегом. Полыхали дрова в очаге, булькал на плите котелок, но было так тоскливо и холодно, будто нас разделила ледяная горная река, протекающая по молчаливой и мрачной теснине. Слова и смех в нашей семье как будто навсегда вымерзли. Хотя две горы и смотрят друг на друга, но река навсегда их разлучила. Такую реку мы с Цэнгэлом впустили в свою жизнь сами, и вот теперь сидим, каждый на своем берегу, близкие и одновременно далекие.
Я невольно начала посматривать на дверь — хоть бы кто зашел к нам, но никого не было. Муна Гуай, оседлав рослого гнедого жеребца, отправился по южному склону в горы. Со двора на весь лес разносился звон топора — это Нацаг продолжат колоть дрова. Хорошо бы, забежал Тайванбаяр! Дети соединяют разбитое, рассеивают печать. Сейчас он мог бы стать для меня волшебником и разогнать мою тоску. Но Тайванбаяр не приходил. У соседей было тихо. Вот и топор на дворе умолк. Хлопнула дверь — это Нацаг вошел в дом. Где–то вдали громко прогудел паровоз.