Поразительно, как закончилась жизнь этой необыкновенной женщины.
«Когда вспыхнула страшная эпидемия сыпняка, срочно понадобились сестры милосердия или могущие заменить их. Нач. санчасти УСЛОН[5] М. В. Фельдман не хотела назначений на эту смертническую работу Она пришла в женбарак и, собрав его обитательниц, уговаривала их идти добровольно, обещая жалованье и хороший паек. Желающих не было. Их не нашлось и тогда, когда экспансивная Фельдман обратилась с призывом о помощи умирающим.
В это время в камеру вошла старуха-уборщица с вязанкой дров. Голова ее была укручена платком - на дворе стояли трескучие морозы. Складывая дрова к печке, она слышала лишь последние слова Фельдман:
- Так никто не хочет помочь больным и умирающим?
- Я хочу, - послышалось от печки.
- Ты? А ты грамотная?
- Грамотная.
-И с термометром умеешь обращаться?
- Умею. Я работала три года хирургической сестрой в Царскосельском лазарете...
- Как ваша фамилия?
Прозвучало известное имя, без титула.
- Баронесса!- крикнула, не выдержав, Сонька (однаиз уголовниц, вначале особо досаждавшая фрейлине. - Свящ. М.О.), но этот выкрик звучал совсем нетак, как в первый день работы бывшей фрейлины на "кирпичиках ".
Второй записалась Сонька и вслед за нею еще несколько женщин... Двери сыпнотифозного барака закрылись за вошедшими туда вслед за фрейлиной трех русских императриц. Оттуда мало кто выходил. Не вышло и большинство из них.
М. В. Фельдман рассказывала потом, что баронесса была назначена старшей сестрой, но несла работу наравне с другими. Рук не хватало. Работа была очень тяжела, т. к. больные лежали вповалку на полу, и подстилка под ними сменялась сестрами, выгребавшими руками пропитанные нечистотами стружки.
Страшное место был этот барак. Баронесса работала днем и ночью, работала так же тихо, мерно и спокойно, как носила кирпичи и мыла пол женбарака. С такою же методичностью и аккуратностью, как, вероятно, она несла свои дежурства при императрицах. Это ее последнее служение было не самоотверженным порывом, но следствием глубокой внутренней культуры, воспринятой не только с молоком матери, но унаследованной от ряда предшествовавших поколений...
Владевшее ею чувство долга и глубокая личная дисциплина дали ей силы довести работу до предельного часа, минуты, секунды... Час этот пробил, когда на руках и на шее баронессы зарделась зловещая сыпь. М. В. Фельдман заметила ее.
- Баронесса, идите и ложитесь в особой палате... Разве вы не видите сами?
- К чему? Вы же знаете, что в мои годы от тифа не выздоравливают. Господь призывает меня к Себе, но два-три дня я еще смогу служить Ему...