Этот полосатик приносит пользу, поедая дохлых насекомых и остатки фруктов из компоста (биолог выудил из компоста кусочек сгнившего ананаса, на котором и сидел жук). Полосатик-пескобег якобы преследует свою добычу как детектив: «Хвост кверху, мордой вниз! Как только настигнет – раз, скок на неё и слопал!» Глаза сверкают, рот поёт. «Мяу, а можно спросить? Почему люди едят мёд? Ведь это же рвота пчёл».
Я варю ему щавелевый суп и борщ – смотря по тому, хочется мне зелёного или красного, – иногда варю тыквенный, гороховый, цветно-капустный, а то и щи, и каждым своим действием благодарю его за то, что он находит свой язык – то немецкий, то русский, то биологический, – разворачивает весь регистр, посвящает себя всеохватной культуре природы. Сопровождаю его в восторженных вылазках, в которых он именами и свойствами насекомых и тритонов объясняет то, что я тут же отфильтровываю – но только не излучение радости в его голосе. Привожу его в лабораторию в университете. Закрываю глаза на то, что в ночном поезде на Берлин он зайцем провозит лягушку в банке. Несу за ним ведёрко, когда он браво несёт впереди свой сачок как знамя, направляясь к пруду, к биотопу, на реку: не попадётся ли в сеть какой головастик и не пролетит ли мимо какая бабочка, улов сберегается перед домом во множестве разных сосудов – ради наблюдения за окукливанием или, наоборот, выползанием из кокона.
Жить можно. Скоро мы сделаем из детской комнаты террариум-аквариум-делириум и споём под электрогитару песню-мяучи. Я бегу вверх от станции Эс-бана, забывая, что живу в городе внизу, чтобы сдвинуть вместе горы Утлиберг и Энтлисберг. В нашем подвале слышен шум реки Зиль, построим тут баню и будем охлаждаться в реке. Долина защищает. Мы иммунизируемся от всего, что снаружи.
Недавно на Красной фабрике прозвучала песня Всё – снег, вчерашний снег. Снега ещё нет, осень каждый день является на Энтлисберге в оглушительном великолепии, превращая тёмно-зелёное в жёлто-багряное. Я начинаю фотографировать это полотно за порогом ежедневно в одно и то же время – когда рассеется утренний туман и гора всплывает из оцепенения.
Любительские фото удаются своим звуком и без аналогового клика, дигитально. Стилистически безупречный язык так же мало возможен. Упрёки приветствуются, так у нас с вами завяжется разговор. Консультанты по письму пожимают плечами, носителям языка это удаётся, неносителям лучше помалкивать. Пригодился бы фото-язык, от которого теряешь дар речи.
Здесь мне не обязательно владеть стандартным немецким. Что такое письменный немецкий, как здесь называют тот язык, который считается обыкновенным в Германии, но здесь он – занесённый, заносчиво нанесённый на средневековые диалекты? Это – язык печати. На клавишах я выбираю немецкий язык в один клик. Время подскажет, в чём суть. Здесь не пользуются буквой б, здесь не увидишь ровный горизонт без возвышенностей и не услышишь вопросы вроде того, скольких женщин изнасиловал мой дед при взятии Берлина. Я всё отфильтровываю: пусть небесная синева воды поглотит культурную истерику и историческую неприязнь. В то время как 6-оборона плутует и подсовывает мне англицизмы.