Хотя проект социализма развалился больше двадцати лет назад, личный опыт того времени продолжает жить в человеке, с современностью или против неё – как подспудный долгосрочный план, который не обязательно выбираешь себе сам, но который объявляет себя как вызов к дальнейшей обработке. Постановка, вечная постановка задачи. В зависимости от контекста, в зависимости от культурного фона сограждан и внешнеполитического положения это означает управиться с вопросами, а то и позволить им доминировать. Извлечь из фрагмента смысл момента; в следующей подобной ситуации увидеть, что извлечённое снова забыто.
Эти остатки опыта пусть и рухнули как берлинская Стена, рухнули или распались, как Советский Союз, но они не исчезают. Они ведут свою жизнь, то тихую, то газированную, то гибридную, то жаждущую однозначной идентификации. Тихую, когда вопрос о происхождении, который всплывает рано или поздно при каждом знакомстве, признаёт простой, не требующий особого ухода ответ; более громкую, когда кто-нибудь начинает вести поиски градуса интересности и из летнего салата со здоровой составляющей балластных веществ выковыривает что-то единственно съедобное.
Со временем ответы автоматизируются. Вырезаешь из себя свои стерео-типы, становишься мультикультурным типом, способным – в естественно рациональном понимании – выразить на аналитической дистанции то, что для меня не является ни описуемым, ни постижимым: здравствуйте, с немецкой прямотой и грубой русской самоинсценировкой я предлагаю: наведите сами порядок, соответствующий вашим ожиданиям. В моих жилах перепутана вся Восточная Европа, и их вскрывать я не готова. На визитной карточке напечатаем: места происхождения моей семьи простираются от Потсдама до Ташауза; места ссылки, бегства и переселения – от Сахалина до Севастополя через Винницу, а языки, на которых говорили, сменяя один другим, не совпадают ни с национальностью в паспорте, ни с национальным языком государств, в которых жили-были до определённого момента времени. Мой отец вообще китаец. Обыкновенная советская семья.
Динамика балласта – или для удобства: балла, мяча, который сам отпасовался из прошлого в сегодня – содержит щепотку динамита, уже упомянутую энергетику. Она может взорвать дно лодки, а может оказаться основой опыта, в который погружаешься как в насиженное кожаное кресло. Из этого сиденья на миндальном дереве можно при случае говорить с микроскопической, микроволновой претензией на истину. Оно поддерживает, в нём удобно, как на балконе, выходящем на юг, как при выдувании пузыря из фантастически эластичной жевательной резинки с Запада. В этом сиденье забвения вспоминается то, что торит себе путь сквозь ненужное или взлетает как хорошо забитый в небо мяч: бей по нему, смачно, лупи и отпасовывай дальше, прямо в тортик анекдотика. Пусть он скатится в вымышленное, из шезлонга и с дивана вниз. Кто-то мог бы его даже укусить, от голода, не зависящего от времени и пространства, по чему-то другому. Раскусывая контуры, хватко, захватывающе.