При звуке хлопнувшей двери она подняла голову и, увидев короля, вскочила с оттоманки и побежала к нему навстречу, протягивая руки. Ее голубые глаза потускнели от слез; прекрасное лицо, смягчившись, приняло женственное и смиренное выражение.
— Ах, государь! — вскрикнула она, и луч радости озарил сквозь слезы ее красивое лицо. — Как я была неправа. Я жестоко обидела вас. Вы сдержали свое слово. Вы только хотели испытать меня. О, как посмела я сказать вам эти слова… как могла огорчить ваше благородное сердце. Но вы пришли сказать, что прощаете меня.
Она протянула руки с доверчивым видом хорошенького ребенка, требующего поцелуя, но король поспешно отступил назад и остановил ее гневным жестом.
— Все кончено между нами навсегда! — резко крикнул он. — Ваш брат будет ждать вас в шесть часов у восточных ворот, и там вы должны ожидать моих дальнейших приказаний.
Она отшатнулась, словно от удара.
— Оставить вас! — крикнула она.
— Вы должны покинуть двор.
— Двор? Ах, охотно, сейчас же. Но вас? Ваше величество, вы просите невозможного.
— Я не прошу, мадам, я приказываю. С тех пор, как вы стали злоупотреблять своим положением, ваше присутствие при дворе сделалось невыносимым. Все короли Европы, вместе взятые, никогда не осмелились говорить со мной так, как вы сегодня. Вы оскорбили меня в моем собственном дворце — меня, Людовика, короля. Подобного рода вещи не прощаются, мадам. Ваша дерзость завела вас на этот раз слишком далеко. Вы думали, что моя снисходительность проистекает от слабости. Вам казалось, что если вы улестите меня на одно мгновение, то дальше можете обращаться со мной, как с равным, что эту несчастную марионетку — короля — можно всегда дергать то в одну, то в другую сторону. Теперь вы видите свою ошибку. В шесть часов вы покинете Версаль, и навсегда.
Глаза его сверкнули, и вся маленькая прямая фигура, казалось, словно выросла от негодования. Де Монтеспан стояла, вытянув одну руку вперед, а другой закрыв глаза, как будто защищаясь от гневного взгляда короля.
— О, я была виновата! — вскрикнула она. — Я знаю это, знаю.
— Я рад, мадам, что вы изволите сами признаться в этом.
— Как я могла говорить так с вами. Как могла. О, да будет проклят этот несчастный язык. Я, видевшая от вас только хорошее. Я оскорбила того, кто дал счастье всей моей жизни. О, государь, простите меня, простите. Из чувства сострадания простите меня!
Людовик был по природе человек добрый. Эти слова тронули его сердце, а его гордости льстило самоунижение этой красивой, надменной женщины. Другие фаворитки были любезны со всеми, а эта оставалась надменной и непреклонной, пока не почувствовала над собой его властной руки. Выражение лица короля, когда он взглянул на униженную красавицу, несколько смягчилось, но он покачал головой и голос его был по-прежнему тверд, когда он сказал: