В 4 часа дня Гудериан также находился вне пределов досягаемости средств связи. Совершая прогулку по территории своего поместья, он заметил оленя и начал преследовать добычу. Разгоряченного погоней, его разыскал посланец на лошади, сообщивший Гудериану, что тому следует вернуться домой и ждать звонка из ставки верховного главнокомандования. Несколько минут спустя из экстренного выпуска радионовостей Гудериан узнал о покушении на жизнь Гитлера.
Не следует придавать слишком большое значение разного рода домыслам о том, что произошло 20 июля, хотя в нашем распоряжении кроме них практически больше ничего не имеется. Однако Гудериан хорошо знал, как поступал в кризисные моменты один из его бывших весьма уважаемых командиров Рюдигер фон дер Гольц. Если он желал избежать контактов, то предпринимал далекую прогулку. Предположив, что Гудериан был предупрежден о предстоящем опасном событии и понимал, что в скором времени, очевидно, придется принимать фатальное решение, он явно стремился выиграть время, предоставив событиям развиваться своим чередом. Таким образом, эта одинокая прогулка имела прецедент и представляла собой великолепный предлог для подстраховки. Когда Томале дозвонился до Гудериана в полночь, заговор был подавлен, и необходимость в принятии решения отпала. Бек, Штауффенберг и некоторые другие заговорщики уже были мертвы, а остальные арестованы. Из исступленных проклятий фюрера, сыпавшихся по радио, явствовало, что всем, кто хоть как-то был связан с заговором, рассчитывать на пощаду не приходилось, но, с другой стороны, никто никогда и не сомневался, какова будет цена провала. Роммель не принимал прямого участия в заговоре, но был заподозрен и заплатил собственной жизнью. Усомнившийся в успехе Клюге также не выступил прямо на стороне оппозиции, однако его вовлеченность в заговор была доказана, и через несколько недель ему пришлось совершить самоубийство. В силу то ли везения, то ли проявленного благоразумия и осторожного поведения в течение последнего года, но Гудериан остался чистым в глазах дознавателей. Поддерживая контакты с заговорщиками и будучи благодаря этому хорошо информированным, он обеспечил себе несокрушимое алиби. Если бы Гудериан поставил цель сохранить себя для священной задачи – защиты Германии и старой армии, – то не мог бы выполнить ее более совершенным образом. Он не видел нужды в мученичестве и отказался выступать в этой роли.
И все же был один драматический момент, когда его судьба висела на волоске. Когда о заговоре узнал Шпеер, находившийся в своем берлинском кабинете, первое, что пришло ему в голову – «на такой акт скорее способен человек с холерическим темпераментом Гудериана», но никак не Штауффенберг, Олбрихт, Штифф и их окружение. Шпеер вспоминает, как Геббельс и некий майор Ремер искали верные войска, чтобы подавить мятеж, и мелодраматическое событие, происшедшее в 7 часов вечера: «Все вдруг снова оказалось под вопросом, когда он [Геббельс] вскоре узнал, что прибывшая на Ферберлинер Плац танковая бригада отказалась выполнять приказы Ремера. Их командующим является лишь генерал Гудериан, сказали они Ремеру и с военной прямотой предупредили: «Всякий, кто ослушается, будет расстрелян».