Терновый венец президента

Я открываю глаза. Город еще спит, но предутренняя белизна уже залила степь. Вытаскиваю из тайника самодельные монтерские «кошки» и мчусь на улицу, к телеграфному столбу, на который вчера взбирались пацаны, отмечая краской: кто выше.

Прикрутив к ногам «кошки», зажав в зубах кисть, обхватываю руками скользкий столб, лезу все выше и выше. Вот уже нижние отметины. Острия «кошек» с сочным хрустом впиваются в столб. Шаг. Еще шаг. Наконец-то. Вот она, верхняя черта, которую нанес вчера пацан из соседнего дома. Я поднимаюсь еще выше. Теперь верхняя отметина – на уровне моего живота. Так высоко еще никто не забирался! Вот пацаны сегодня удивятся и будут гадать: кто?

Скорее Вытягивая руку вверх, провожу кистью черту. Жирную, сочную. Победа! Я сделал это! Я преодолел свой страх! Я смог! Смог!

Ликование охватывает меня. Бросаю взгляд вниз – по спине пробегает дрожь. Земля далеко-далеко внизу. Что будет, если я… Руки мгновенно потеют, соскальзывают со столба, я опрокидываюсь, и мир переворачивается у меня перед глазами…

Я повисаю головой вниз, зацепившись самодельными «кошками» за столб, и боюсь шевельнуться. Улица безлюдна. Звать на помощь, плакать – стыдно. Пацаны засмеют. Под моей головой твердая сухая земля, над ногами – встающее из-за горизонта солнце. И тогда я делаю первое в жизни открытие: мир перевернут!…

Это ощущение перевернутого мира, в котором мы жили долгие годы, не покидало меня. Видимо, поэтому и врезался в память этот, казалось бы, незначительный эпизод детства.

Я родился 5 апреля 1962 года, за два с половиной года до смещения Хрущева и начала правления Брежнева.

Заканчивалась хрущевская «оттепель», но дух свободы, выпущенный из-за колючей проволоки идеологии, гулял по стране. Однако…

В 1958 году, после тринадцатилетней сталинской ссылки, потеряв половину народа в сибирских снегах, калмыки вернулись на родину. Народ реабилитировали. Однако в старшем поколении сидел страх. Он так и не вытравился до конца.

Нам же повезло: мы родились на свободной земле предков, свободными людьми. И той боли и обиды за сталинский период я не испытывал, да и мало что знал, потому что об этом говорили все реже и реже. Партия, признав ошибки, начала снова закручивать идеологические тиски: хватит о высылке и о лагерях! Народ надо нацеливать на свершение великих идей, на построение коммунизма!

Но как можно было забыть недавнее прошлое, когда в Калмыкии не было семьи, не потерявшей в лютых сибирских просторах брата, жену, отца, мать? Помнили. Молчали, но помнили. Только при нас – несмышленышах – не говорили об этом. Не дай Бог, ляпнет невзначай ребенок где-нибудь на улице, во дворе, в детском саду, и тогда… Молчали. При детях, на работе, на собраниях, на улице. Народ знал правила игры с правительством.