— Хорошо. Тогда за работу.
И мы снова повторяли текст, который должен был выслушать собеседник из службы доверия. Это упражнение увлекало его. Он мне задавал всякие колкие вопросы: «А что если он мне скажет…»
На ходу я предлагал варианты ответов. Или изменившимся голосом я говорил: «Я слушаю. Говори. Больше чувства!»
Он не мог сдержать дрожь, страх не давал ему говорить. Я отдавал себе отчет в том, что доведу его до депрессии, что никогда ему ни сыграть хорошо свою роль. И то, что произошло потом, подтвердило мою правоту. Когда Шамбон позвонил как-то вечером и сказал, что собирается уехать из Анжера, я чуть было не решил все бросить. Он сказал, что директор филиала в Нанте уходит в отставку. Почему бы ему не занять его место? И добавил: «Потому что здесь все против меня!»
Я понял, если он уедет, это будет катастрофа. Вдали от Изы он не замедлит обвинить ее во всем и настроится против нас. Он заговорит. Он признается во всем Фроману. Чтобы отомстить за себя. Чтобы набить себе цену. Это было яснее ясного. На этот раз я готов был биться не на жизнь, а на смерть. Долой тонкости! Пора переходить к делу. Я высказал ему все начистоту. Он слушал меня, упрямо склонив голову, твердо решив не уступать.
— Твоя беда в том, что ты ничего не смыслишь в женщинах, Марсель. Постарайся понять, не может же Иза упасть в твои объятия сразу после свадьбы! Это вопрос не столько осторожности, сколько воспитания.
— Конечно. Именно поэтому лучше будет мне уехать.
— Тебе наплевать, если без тебя она будет несчастна? Ну, проснись, дурачок. Она любит тебя. Если ты уедешь, она тебе этого не простит. Твой дядя не сделает ее счастливой.
Я наговорил еще множество подходящих банальностей. В его состоянии сошла бы самая грубая лесть. Постепенно он смягчился. Я воспользовался этим.
— Если бы ты подождал хоть несколько месяцев, твой дядя застрелился бы, это немного удивило бы окружающих, но такие вещи случаются, не правда ли? Тогда как, если он застрелится сразу после свадьбы, это наделает много шума, поверь мне. Начнется следствие с пристрастием. Примутся рыскать.
Он со злобой посмотрел на меня.
— Вы сказали, что нам нечего бояться.
— И я повторяю. Только ты заставляешь покончить с этим немедленно. Я готов… Но ты, ты выдержишь перед полицией? А перед своей матерью? Ее я опасаюсь больше всего.
Он сделал пренебрежительный жест, так что захотелось влепить ему пощечину.
— Я вру ей с самого детства. Подумаешь, немного больше, немного меньше.
— Хорошо, дай мне два-три дня на размышление, чтобы я мог обдумать все еще раз до мельчайших деталей, и мы нанесем удар.