— Мсье Фроман?
— Что такое?
Захваченный врасплох, он повернулся. Я вытянул руку и выстрелил в упор без всякой злобы, как мне кажется. Просто нужно было это сделать. Фроман от удара резко ударился о кузов и медленно начал сползать, как в посредственном фильме. Я посветил ему в лицо. Шамбон робко приблизился.
— Он мертв?
— Как видишь. Помоги мне.
Я отвязал костыли и, если можно так выразиться, встал на землю. Мне было не легко поднять тело, но Шамбон в пароксизме ужасного ликования сделал это очень легко. Он дышал, как грузчик.
— Ты возьми его одной рукой, а другой поддерживай. Нельзя уронить его по дороге.
Странный кортеж двинулся. Резиновые колеса, резиновые подошвы и костьми с резиновыми наконечниками. Мы затаили дыхание, в неверном свете звезд катилась ночь, тишина, видение смерти, которое, так же внезапно, как появилось, исчезло. Шамбон держался прекрасно. Он был на вершине блаженства, освободившись от тяжкого груза и тревоги, готовый выйти на сцену без тени страха. Он остановил машину напротив кабинета Фромана, я, в свою очередь, поддерживал тело. Остальное было не трудно. Он прекрасно справился с разговором по телефону, в голосе его звучало ровно столько волнения, сколько необходимо. Потом он ловко подхватил труп, без тени отвращения. В общем, все прошло хорошо. Выстрел в воздух прозвучал именно так, как я и планировал. Последний взгляд. Занавес опускается.
Но сразу же после того, как мы очутились у меня в комнате, он почувствовал слабость, чуть не потерял сознание, и, признаться, я немного запаниковал. У меня было мало времени, чтобы привести его в чувство. Он должен был забрать машину и вернуться в замок спокойным, как из кино. К счастью, я приобрел в своей профессии опыт первой помощи. Растирание, спирт, нюхательная соль, не забывая сыпать комплиментами, похвалами, поздравлениями, то есть лить тот бальзам, которым можно поддержать слабеющую гордость.
Он взял себя в руки и гордо улыбнулся.
— Встань… Пройдись… Говори… Впрочем, Жермен-то едва глянет на тебя, когда откроет ворота. А потом, перед полицией, ты имеешь право выглядеть потрясенным. Браво, старик. Еще от силы час, самое трудное уже позади.
Он причесался, осмотрел себя еще раз и ушел.
Я сложил одеяло, которое даже не испачкалось, сел в кресло, сложил костыли рядом, как солдат свое оружие, когда падает без сил после боя. Нежно посмотрел на свои ноги. Долго гладил их. Мне казалось, что они понимают меня, и хватит уже их жалеть.
А теперь я чувствую себя истерзанным. Фроман мертв, и будто прошла большая любовь. Еще недавно я думал о нем каждое утро, едва проснувшись. Он наполнял жестокой радостью мои нескончаемые дни. Я хитрил с ним. Разговаривал с ним. Провоцировал его. Осыпал его ругательствами, когда костылями цеплялся за мебель. Он был также моим преданным компаньоном ночами, когда мысли о том, что я больше не человек, не давали мне заснуть. Я не говорил Изе, но у меня часто ломила поясница, и поэтому я часами оставался в постели, бессильный перед будущим, которое меня ожидало. А он был здесь, со мной. Я, не торопясь, усердно ненавидел его лицо, которое знал наизусть, как географическую карту: широкий, толстый к низу нос, весь в черных точках, глубокие морщины по углам рта, на которых, казалось, и висел его рот; веки, как спущенные шторы, наполовину закрывали глаза. Мы смотрели друг на друга, и я постепенно начинал его бояться, так живо рисовала его моя память. Я забавлялся, как когда-то над портретами в школьных книжках, подрисовывая ему смешные усы, огромные пышные бакенбарды. Я его отталкивал, прогонял. Я кричал ему: «Убирайся! Надоел!» Мстил ему. Конечно, я получил небольшие преимущества. Например, теперь я ем в столовой вместе с Изой и Шамбоном. Хожу, когда захочу, в библиотеку. Устроившись в кресле господина Председателя, я читаю. Мне кажется, что замок принадлежит мне, но везде я таскаю за собой свою тоску, как ребенок деревянную лошадку. Иза также выглядит унылой. Она обязана носить траур, ходить на кладбище, отвечать на соболезнующие письма, подписывать всякие бумажки. Совсем скоро выборы, и она принимает друзей Фромана, которые приходят попросить ее от имени покойного присутствовать на заседаниях комитетов, включить себя в список, который вел ее муж. Такое впечатление, что она замкнулась в тяжелой печали, что вызывает подозрительные взгляды окружающих.