«Но ведь речь идёт о вещах гораздо больших, чем изучение соляристической цивилизации, — сказал Мессенджер. — Речь идет о границах человеческого познания. Не кажется ли вам, что, искусственно устанавливая такие границы, мы тем самым наносим удар по идее безграничности мышления и, ограничивая движение вперед, способствуем движению назад?»
«Я, все-таки, еще раз повторяю вопрос, — сказал Бертон, совершенно безучастно слушавший возникшую полемику, — я повторяю: что значит „сообщенные мною сведения почти ничему не соответствуют“? Ведь я все это видел вот этими глазами! Что значит — почти?!» — последнее он выкрикнул.
«„Почти ничему“, — мягко сказал Шеннон, — означает, что какие-то реальные явления могли, все же, вызвать ваши галлюцинации, Бертон. Самый нормальный человек может во время ветреной погоды принять качающийся куст за какое-то существо. Что же говорить о чужой планете, да еще когда мозг наблюдателя находится под воздействием яда? В этом нет для вас ничего оскорбительного, Бертон».
Бертон некоторое время сидел молча. Потом он встал.
«Мои мысли извращены, — сказал он почти торжественно. — Я вовсе не сторонник познания любой ценой… Только тогда познание необходимо и истинно, когда оно опирается на нравственность…»
«Вы ошибаетесь, Бертон, — мягко сказал Шеннон, — ошибаетесь. Познание само по себе вненравственно. Вы смешиваете понятия… Нравственным или безнравственным достижения науки делает человек. Вспомните середину XX века. Я имею в виду Хиросиму…»
«Мне хотелось бы узнать, — перебил его Бертон, — какие последствия будет иметь особое мнение профессора Мессенджера?»
«Практически никаких, — сказал Шеннон. — Это значит, что исследования в этом направлении проводиться не будут».
«В связи с этим, — сказал Бертон, — я хочу сделать заявление. Комиссия оскорбила не меня, я здесь не в счет, а дух экспедиции. Вы оскорбляете и предаете забвению могилы великих соляристов. Вы губите усилия предшествующих поколений, которые…»
Старик-Бертон выключил проектор.
— И так далее, — заключил он. — Теперь считается хорошим тоном хохотать при упоминании о рапорте Бертона.
— А что профессор…
— Мессенджер? — подсказал Кельвин-старший.
— Это был единственный здравомыслящий человек из этой команды.
— Но ведь, насколько я помню, его вмешательство, действительно, не имело никаких последствий, — сказал Крис.
— Я произвожу впечатление человека ненормального? — Бертон, засунув руки в карманы, остановился перед Крисом и вопросительно смотрел на него сверху вниз. Крис неловко усмехнулся.
— Перестань говорить глупости, Анри, — буркнул Кельвин-старший.