И вот он умирает, он, ни в чем неповинный! Но нет, это невозможно!
Он снова очнулся, он снова произнес ее имя, он будет жив!
– Ох! Как болит голова! – сказал Малыгин Любе. – Давно это было? Как я здесь очутился? Расскажи мне…
Она стала ему рассказывать, и он мало-помалу все припомнил. Но от этих усилий мысли боль в голове еще увеличилась. Страшная слабость была во всем его теле.
– Люба, я умираю, – прошептал он.
– Ах, зачем ты это говоришь! Нет-нет, ты не умрешь, ты останешься жив…
– Умру, Люба, чувствую, что не могу жить… В голове, как свинец растопленный… прощай, Люба!..
– Милый, голубчик, – задыхаясь, говорила она. – Так ведь это я, одна я причиной твоей смерти. Боже, какое страшное наказание за мою глупость! За что я и тебя, и себя погубила?..
– Не вини себя! – перебил он ее. Но с таким трудом ворочался язык его, что она едва его понимала. – Не вини себя… Ты помогла мне исполнить долг мой… Я умираю как честный солдат…
– Ну, так умрем вместе!
– Нет, нет, Люба, ты должна жить… жить. На свою жизнь ты не имеешь право… Аль не боишься греха, аль забыла Бога?! Ты должна жить, живи, живи долго, счастливо, забудь обо мне… Видно, не судьба была… Только мелькнуло – и все кончено… Прощай, Люба…
Он хотел сказать еще что-то, но мысли его внезапно спутались. Он впал в прежнее забытье и лежал неподвижно, только грудь его высоко поднималась.
Люба крикнула не своим голосом. Вошел старый стрелец, наклонился над Малыгиным.
– Отходит! – крестясь, прошептал он. – И попа теперь достать негде, помрет без покаяния…
Но Люба еще не верила, она еще ждала, что вот-вот он снова откроет глаза и она услышит его голос. Прошло несколько долгих минут, показавшихся ей вечностью.
Дыхание Николая Степановича стало ослабевать, потом еще один тяжелый вздох – и всё замолкло.
– Умер, умер! – застонала Люба.
Она наклонилась к груди его – невозможно было сомневаться в страшной истине. Люба будто потеряла рассудок; что-то говорила, но ни сама она, ни старый стрелец не понимали слов ее. Наконец она выбежала в соседний покой, схватила со стены, на которой висело оружие, кинжал и уже готова была вонзить его себе в грудь, когда сильная рука стрельца ее остановила.
– Полоумная! Бога побойся, что ты делаешь? Али ты басурманка? Очнись. Войди вот лучше, помолись-ка над покойником, поплачь, так отойдет от сердца.
Стрелец вырвал из руки ее кинжал, почти силою втолкнул ее в спальню и запер дверь.
Она хотела подойти к Николаю Степановичу, но, не дойдя до кровати, упала на пол. Это был не обморок, просто ее оставили последние силы. Ее глаза были открыты. Она все видела вокруг себя, видела бледное лицо покойника с обвязанной головой, слышала, как уходит и приходит стрелец, что-то приготовляет, слышала, как из открытого окошка доносятся крики и песни. И рядом со всем этим, рядом с действительностью перед нею проходили ярко, страшно ярко другие картины.