Внутри Кремля было великое смятение: мужчины и женщины, подначальные люди и бояре – все смешалось и перепуталось. Сановитые старцы позабыли свои лета и положение, бегали, как юноши, переговаривались и перешептывались друг с другом, протискивались поближе к дворцу – кто мог в царскую переднюю, а то так и дальше ее, ближе к царской опочивальне.
Скорбное ложе Федора было окружено теперь со всех сторон. Патриарх читал над царем отходную; царица Марфа безумно рыдала у изголовья постели; тетки и сестры царские стояли неподвижно с бледными, перепуганными лицами.
Но всех бледнее из них, всех испуганнее была царевна Софья. Она видела теперь, что все ее старания оказались тщетными: царь был в забытьи, вряд ли придет в себя, вряд ли будет в состоянии сделать какое-нибудь распоряжение. Да если бы и пришел в себя, разве было бы теперь возможно уговорить его, разве теперь допустят?
Было мгновение, когда царевна дошла до полной безнадежности, готова была отказаться от борьбы, но это было только одно мгновение… Снова яркая краска вспыхнула на ее бледных щеках, глаза разгорелись. Она незаметно, неслышно пробралась в другую сторону опочивальни, подошла к своему дяде, Милославскому, и шепнула ему:
– Что ж… ведь видишь, что все кончено! Нужно сделать еще одну попытку… Нужно, чтобы народ требовал Ивана… Распоряжайся… скорее! Где Максим Сумбулов?
– Я его видел во дворе, – тоже шепотом ответил Милославский.
– Ну, так выйди, – тихонько продолжала Софья. – Теперь никто не заметит… Патриарх еще долго будет читать. Боже мой, ведь не сейчас еще кончится. Скажи Сумбулову, чтобы скорее, как можно, набирал людей, чтоб были они наготове. Обещай ему, что хочешь… Обещай боярство, деньги… Ради Бога… Иначе мы все пропали!
И через мгновение с опущенными глазами, на которых блестели слезы, она была уже снова у постели брата, а Милославский вышел из опочивальни и пробирался в переднюю.
Между присутствовавшими недоставало царицы Натальи Кирилловны и царевича Петра. Однако и им уж было обо всем дано знать, и они спешили во дворец, но с царем они все же не успели проститься…
Среди тишины опочивальни, прерываемой глухими рыданиями да мерным голосом патриарха, под никому не ведомые, светлые грезы и видения лучшего мира отошел в вечность царь Федор Алексеевич…
Присутствовавшие едва могли уловить его предсмертную агонию, и долго бы все ждали, если бы отчаянный крик царицы Марфы, почувствовавшей, как рука Федора отяжелела и стала застывать в трепетавших руках ее, не дала знать о том, что все уже кончено…
Словно электрическая искра пробежала по всему дворцу и Кремлю… Толпы народа хлынули в растворенные теперь настежь ворота.