Здесь, впервые за все время, мистер Трессилиан встал, чтобы задать вопросы со стороны защиты. Он хотел, в частности, прояснить один момент, связанный с кровотечением. Не кажется ли вероятным, что при нанесении такой раны на одежде нападавшего должны остаться брызги крови?
Мистер Палмер благодушно кивнул:
– Да, такое вполне возможно.
– Тогда как вы объясните тот факт, что на одежде обвиняемого подобных следов не обнаружено?
– На это мне нечего сказать – кроме того, конечно, что одежду легко выстирать или выбросить. Но кровь была обнаружена на дубинке.
– Кровь, которая неизвестно, человеческая ли?
– Кровь, которая почти наверняка человеческая.
– Кровь, принадлежность которой человеку по имени Леонард Барбер, установить нельзя – как нельзя, по вашим же словам, с уверенностью утверждать, что волосы с пальто мистера Барбера по всем признакам совпадают с волосами обвиняемого? Так?
Врач медленно кивнул, с видом уже не столь благодушным:
– Да, так.
Мистер Трессилиан вернулся на свое место за адвокатским столом. «Ты куда? – мысленно завопила Фрэнсис, глядя, как он усаживается. – Ты чего? Продолжай! Не останавливайся!»
Но он уже делал какие-то пометки на листке бумаги, храня поистине поразительное спокойствие: молодой человек в роговых очках, всего годом-двумя старше самой Фрэнсис, с худым лицом и бледными длиннопалыми руками, напомнившими ей руки Джона-Артура. Возможно, у него есть сестра вроде Фрэнсис и мать вроде ее матери. Сегодня утром он встал с обычной кровати и позавтракал, в точности как Фрэнсис, – возможно, тоже ощущая холодок волнения под ложечкой… Сердце у нее болезненно сжалось при мысли о бесполезности любых усилий. Нет, Трессилиан нипочем не справится. Слишком молод и неопытен. Ох, лучше бы парня защищал мистер Айвс! Вот он, сразу видно, настоящий адвокат: как в книжках, как в фильмах. Сейчас, например, он что-то обсуждает с судьей, и Фрэнсис хотела для Уорда именно такого адвоката, который бы вот так прояснял какой-то юридический вопрос, невозмутимо поглаживая лацкан своей мантии. Их с Лилианой не спасет человек, который годится ей в братья, который расхаживает по дому в носках и валяется на диване, вытянув длинные ноги и скрестив тощие лодыжки.
Фрэнсис с напряженным вниманием выслушала показания еще двух или трех свидетелей. Одним из них был инспектор Кемп, розовощекий и явно собой довольный: он описывал стадии следствия, как некое подобие игры в «классики», где с одной клеточки ты обязательно перескочишь на очередную по счету, сделав всего лишь несколько маленьких прыжков в сторону. Фрэнсис осознала, что у нее болит голова. В зале был глянцево-белый потолок, и чистый, холодный свет резал глаза. И звуки распространялись в воздухе как-то странно. С галереи отчетливо доносились покашливания, перешептывания, шорохи, шум передвигаемых стульев. Судейские клерки и полицейские ходили туда-сюда, громко скрипя ботинками, шурша какими-то бумажками. Как воспринимает все это бедный парень? Поначалу он слушал сосредоточенно, но выражение его лица становилось все более рассеянным по мере того, как один свидетель сменял другого, и теперь он сидел подавшись вперед, положив локти на барьер перед собой и подперев подбородок ладонью. Фрэнсис вспомнила его жевательную резинку, его ухмылки. Сегодня Спенсер Уорд – в том же дешевом синем костюме, в каком появлялся на полицейских слушаниях, но кто-то нашел для него галстук поскромнее, и волосы у него аккуратно прилизаны. Лицо все такое же бледное, но слегка округлившееся, не такое крысиное, как раньше. Должно быть, подумала Фрэнсис, в тюрьме он питался лучше, чем дома.