Меня самого, мысленно закончила за него Фрэнсис. В следующий миг краем глаза она увидела, что Дуглас вскочил и весь подался вперед, потом услышала, как он в бешенстве проорал:
– Лжец!
Раздались возмущенные возгласы, протесты. Отец и дядя попытались усадить Дугласа, но он стряхнул их руки и еще раз хрипло выкрикнул:
– Лжец!
А затем обратился к присяжным:
– Он же врет! Ему заплатили! Разве вы не видите?
Судья сурово призвал Дугласа к порядку. Над оградой галереи высунулись жадно глазеющие лица, чей-то шерстяной шарф свесился вниз. Спенсер сидел с разинутым ртом, обнажив кривые зубы. Полицейский решительно двинулся в глубину зала. При его приближении Дуглас негодующе фыркнул, но все же несколько совладал с собой и, откинув полы пальто, сел на место. Ко времени, когда в помещении вновь воцарилась тишина, Фрэнсис осознала, что впечатление, произведенное последними показаниями, уже рассеялось. Мистер Айвс встал и приступил к допросу свидетеля. Мужчина сразу весь ощетинился и перестал вызывать доверие: начал вилять и уворачиваться. Короткий приступ великодушия у него прошел, поняла Фрэнсис. Но все же он сказал правду, так ведь? Он повел себя смело. Повел себя смело, когда они с Лилианой позорно струсили. Нет, все должны ему поверить! Фрэнсис пристально вглядывалась в лица, ища в них какие-нибудь перемены, но не видела ровным счетом ничего. Судебный механизм, на минуту сбойнувший, опять мерно закрутился.
Последних нескольких свидетелей Фрэнсис уже не слушала. Когда настало время покинуть судебный зал, она осознала, что вся дрожит. Лицо Лилианы казалось бледнее обычного. Фрэнсис, раздираемая противоречивыми чувствами, уже почти решила, что нечего цепляться за слабую, зыбкую надежду, лучше уж полностью погрузиться в отчаяние.
Они немного прошли по улице и остановили такси. Но Фрэнсис не хотела сидеть неподвижно даже несколько минут, которые займет поездка отсюда до Уолворта. И не хотела разговаривать: боялась расплакаться. Она усадила Лилиану в автомобиль, потом помотала головой и отступила назад. Она захлопнула дверцу, и если Лилиана попросила поехать все-таки с ней – слова остались неуслышанными. Фрэнсис зашагала по тротуару. Дождь уже не лил, а слабо моросил, брусчатка была скользкой. Полусапожки очень скоро начали пропускать грязную воду. Но на обратном пути домой Фрэнсис наконец почувствовала то, что безуспешно пыталась почувствовать вчера: она смотрела на город и безумно любила его, безумно хотела остаться его частью, остаться живой, молодой, свободной, полной острых ощущений. Усталые мышцы у нее мучительно заныли, но даже боль была желанной, даже натертые волдыри на пятках. Она готова до скончания своих дней страдать от боли, вся сплошной волдырь, подумала Фрэнсис; но она никогда ни о чем не попросит, никого не побеспокоит – только бы ей позволили сохранить свободу, сохранить жизнь.