Трапезы стали у нарождающейся секты одним из наиболее приятных моментов ее жизни. В это время все сходились; учитель говорил с каждым и поддерживал общий разговор, полный чарующей веселости. Иисус любил эти минуты, и ему нравилось, когда вся его духовная семья группировалась таким образом вокруг него. По еврейскому обычаю, в начале каждой трапезы хозяин дома берет хлеб, с молитвой благословляет его, преломляет и предлагает каждому из присутствующих за столом. Таким же способом происходило и освящение вина. У ессеев и терапевтов священная трапеза уже составляла важный обряд и получила то развитие, которое приобрела впоследствии и христианская вечеря. Участие в разделе хлеба рассматривалось как взаимная связь между всеми участниками, причастие их к союзу. Иисус в этом отношении выражался в крайне энергичных словах, которые впоследствии были приняты буквально. Иисус был в одно и то же время крайним идеалистом в понятиях и крайним материалистом в выражениях. Желая внушить ту мысль, что верующий живет им, что сам он, Иисус, всецело (всей душой, кровью и телом) составляет жизнь верующего, он говорил своим ученикам: «Я есмь ваша пища». И эта фраза, переделанная в образный стиль, превратилась в положение: «Плоть Моя ваш хлеб, кровь Моя — ваше питие». Затем способ выражаться, усвоенный Иисусом, заводит его еще дальше, и за столом, указывая на пищу, он говорит: «Вот Я», а взявшись за хлеб: «Сие есть тело Мое», и за вино: «Сия есть кровь Моя». Все это тот же образный способ выражения одной и той же мысли: «Я есмь ваша пища».
Этот мистический обряд получил важное значение еще при жизни Иисуса. Он был установлен, вероятно, задолго до последнего путешествия его в Иерусалим и был, скорее, результатом общего учения, нежели отдельного определенного акта. После смерти Иисуса он превратился в великий символ христианского общения, и самое установление его было связано с одним из торжественнейших моментов в жизни Спасителя. В акте освящения хлеба и вина желали видеть достопамятное прощание Иисуса со своими учениками в момент, когда он оставлял жизнь. В самом таинстве усматривали возобновление общения с самим Иисусом. Чисто спиритуалистическая идея о присутствии душ, которая была одной из наиболее свойственных учителю, под влиянием которой он говорил, например, что сам присутствует среди своих учеников, когда они собираются во имя его, облегчала такого рода толкование. Мы уже говорили, что Иисус никогда не имел определенного мнения о том, что дается индивидуальностью. В той степени экзальтации, до которой он дошел, идея у него преобладала над всем остальным до такой степени, что тело не ставилось ни во что. Те, кто любит друг друга, кто живет друг другом, составляют одно целое; следовательно, могут ли он и его ученики не быть единым? Его ученики усвоили такой же способ выражаться. Те из них, кто годами жили им, всегда видели его перед собой с хлебом и чашей «в своих святых и досточтимых руках», передающим себя им в пищу. И они вкушали именно его самого в виде хлеба и вина; он стал истинной Пасхой, так как пролитием его крови древняя Пасха отменялась. Нашим точно определенным языком, в котором собственный смысл и метафора всегда должны строго различаться друг от друга, невозможно передать особенности того стиля, существенной чертой которого является присвоение полной реальности метафоре или, вернее сказать, идее.