– Значит, это было правдой?
– Это привело только к одному: заронило сомнение в головы присяжных. Они начали ставить под вопрос все наши остальные аргументы. Потом защита состряпала нелепую теорию, будто Лиззи похитил кто-то другой. Что девочка, возможно, еще жива. – Эрика с отвращением покачала головой. – Хорошо хоть нам удалось получить вердикт «виновны» по обвинениям в сексуальном насилии. Двадцать лет в тюрьме – я надеялась на большее, но, по крайней мере, за эти двадцать лет Станек никому не мог причинять вреда. А как только он оказался на свободе – тут же взялся за старое, за убийства. Он жаждал мести. Те дети говорили правду, и потому он оказался в тюрьме.
– Правду? Некоторые из обвинений были абсолютно надуманными, – возразил Фрост.
– Дети преувеличивают. Или путают некоторые подробности. Но они не лгали в том, что касалось сексуального насилия.
– Их могли наводить на эту мысль, внедрять в их головы…
– Только не говорите мне, что вы его защищаете!
Ее вспышка ярости отбросила Фроста на спинку стула. В зале суда эта женщина, вероятно, сражалась, как гладиатор: быстро наносила удары, никогда не отступала. Джейн подумала о молодом Мартине Станеке. Двадцатидвухлетний парень, испуганный и обреченный. И вот кто противостоял ему на свидетельской трибуне – безжалостный противник, сужающий круги, чтобы нанести решающий удар.
– Я говорила со всеми этими детьми, – сказала Эрика. – Говорила с их родителями. Я обследовала синяки и царапины на руках Холли. Это она нашла шапочку Лиззи в автобусе. Это ей хватило храбрости сказать матери о том, что происходит в центре продленного дня. Потом это подтвердил Билли Салливан, и я поняла, что это правда. Станеки устроили в своем доме настоящее змеиное гнездо и настолько запугали своих жертв, что те не осмеливались заговорить, пока это не сделали Холли и Билли. Потребовались долгие недели разговоров, повторение вопросов, но все же тайна понемногу раскрывалась. Тайна о том, что видели дети, что делали почти со всеми ними.
– О каком количестве детей идет речь? – спросила Джейн.
– О многих. Но мы решили ограничить число заявлений.
– Потому что истории других были еще нелепее?
– Прошло двадцать лет. Почему вы подвергаете сомнению результаты моей работы по этому делу?
– Нам известен журналист, который утверждает, что вы внедрили эти показания в детские головы.
– Бонни Сандридж? – Эрика фыркнула. – Она называет себя журналистом, а на самом деле она ненормальная.
– Значит, вы с ней знакомы.
– Я стараюсь ее избегать. Последние несколько лет она пишет какую-то книгу о процессах по ритуальному насилию. Один раз она попыталась взять у меня интервью, и мне показалось, будто я попала в засаду. У нее извращенный подход к делу. Она считает, что все эти процессы – охота на ведьм. – Эрика сделала презрительный жест рукой. – С какой стати меня должны волновать ее речи?