Из недавнего прошлого одной усадьбы (Олсуфьев) - страница 50

 – образец русской народной керамики. Другая стенка перегородки, обращенная к востоку, была вся заставлена доверху дубовой этажеркой, сооруженной еще при моем отце его любимым плотником буецким крестьянином Феодором Корбоновым, этим талантливым самоучкою, который был одновременно и слесарем и машинистом и который с сыном своим Степаном, тоже теперь покойным, изобретал машину perpetuum mobile. При этом Корбонов был представителем ультраконсервативной, если применимо такое выражение к крестьянам, части буецких мужиков, выписывал себе «Крестьянский вестник», одно время «ходил» в старшинах, любил говорить о законности, за что и сам был прозван в селе «человеком законным».

Елизавета Адамовна Олсуфьева в усадьбе Никольское Дмитровского уезда Московской губернии. Около 1895. Частное собрание, Москва

На полках этажерки хранились отчеты по имениям, которые я сам ежегодно тщательно сводил, отчеты по мастерской вышивок, по приюту, записные книжки, тетради с записями по хозяйству и записями личными, ружейные футляры, астролябия моего отца, сопровождавшая его, кажется, в Америку, и несколько глиняных кувшинов с медведями из коллекции народной керамики моей матери, составленной ею в начале 80-х годов и стоявшей прежде в старой буецкой столовой, обращенной нами в так называемую «красную» гостиную, о которой речь будет впереди; такие кувшины были поднесены как-то моим отцом государю Александру Александровичу, который пожелал заказать по их образцу серебряные; эти глиняные произведения выделывались преимущественно в соседнем Скопинском уезде.

Кроме того, на полках годами лежали какие-то ящички с давно забытым содержанием, фонари, фотографические пластинки и всякого рода неопределенные вещи, которые трудно описать на память, но которым свойственно заполнять полки давно обжитого дома. Среди записных книжек вспоминается одна небольшая в твердом переплете – это был детский дневник моего отца 50-х годов. Записи велись по дням, и события, по-видимому, относились к жизни его семьи за границей; фигурируют фамилии Столыпиных, Вяземских, семьи поэта. В конце дневных записей неоднократно читается: «Опять Машеньку прибил». Машенька – младшая сестра моего отца, будущая баронесса Мейендорф. Зато на одной из страниц поперек имеется запись и самой Машеньки: «Сашка все врет»[62].

С этим кабинетом, с этой «светелкой», как звал эту комнату мой отец, вяжутся в памяти счастливые для меня приезды моего отца в годы моего детства. Каким праздником были для меня эти приезды! Отца ждали с нетерпением не только я и наша семья (моя мать и бабушка), но и вся усадьба: всюду слышалось – «граф едет». В назначенный день я ехал навстречу верхом на своем неизменном Талисмане, в сопровождении милой Miss Southworth верхом на рыжем Магните и конюха Степана Бусагина, разодетого в татарский наряд – черный с золотом, одна из причуд моей матери. Но вот уже за Кащеевским лесочком в пыли жаркого июльского дня показывается ямщицкая тройка (отец почему-то не любил выписывать на станцию своих лошадей); отец в белом кителе и в флигель-адъютантской фуражке; он не один, с ним дорогой друг нашей семьи Эдуард Клепш. Они оба радуются выбраться на простор епифанских полей после придворной сутолоки в Красном Селе; спешим к дому, а там – рассказы отца о государе и его семье, осмотры хозяйства и веселые прогулки по любимым местам красивых Буец.