Рассказом о моем отце я кончаю описание моего кабинета. Добавлю еще, что посередине комнаты без определенного места стояло буковое кресло-качалка с плетеным сиденьем и спинкою, покрытое подушкой красного бархата, вышитой посередине каким-то узором; подушка была пристегнута к креслу красными же ремешками; что, также посередине комнаты, стояло другое кресло, низкое и глубокое, с прямой мягкой спинкой, откинутой назад, с прямыми ручками, обтянутое суровой зеленоватой материей с крупным растительным рисунком; затем, что широкое тройное южное окно задергивалось прямыми занавесями красного солдатского сукна, обшитыми по краям зелеными полосами, и что занавесь такого же сукна, но зеленого цвета, разделяла всю комнату пополам на линии печки и угла перегородки; она, бывало, задергивалась в зимнюю стужу, когда на дворе бушевала метель, неистово стучась в окна и завывая в отдушинах печи, когда путник в поле в снежном вихре не знает, едет ли он вперед или назад, или стоит на месте, когда ворон на снегу ему мерещится уж волком, когда, наконец, он слышит протяжный звон в селе и торопит на его зов своих усталых лошадей…
* * *
Из маленькой проходной комнаты внизу, как я уже говорил, вела дверь в соседнюю с нею детскую. Это была продолговатая комната с двумя небольшими окнами, обращенными на юг, со стеклами в косую клетку; она была выкрашена, как почти все комнаты Буецкого дома, в светло-зеленую клеевую краску; коричневый линолеум покрывал ее пол, местами закрытый монастырскими ковриками наподобие того, который был в проходной комнате. Посередине северной стены приходилась кафельная печь, причем на ее переднем зеркале была неглубокая впадина и кафельная же полочка; печь топилась из коридора, шедшего, как уже упоминалось, вдоль северной стороны детской. В этой же северной стене, ближе к северо-западному углу комнаты, была небольшая белая дверь, которая выходила в тот же коридор. На окнах были темно-синие шторы, которые поднимались на снурках.
У восточной стены, направо от двери из проходной комнаты, стоял диван-кровать, такой же, как в спальне; он был обит полосатой материей – серой с зеленым. На нем укладывались М<иши>ны гости, кто-нибудь из его двоюродных братьев Толстых. Перед диваном стоял дубовый стол домашнего изделия с четырьмя скрещенными ножками; таких столов в мое детство было много в Буйцах; они отличались прочностью и устойчивостью, что особенно ценил в столах мой отец. Над диваном были развешены кой-какие открытки Сомова, закантованные в золоченые бумажки, и, тоже закантованные, рисунки в<еликой> к<няжны> О<льги> А<лександровны> – кошки в разных видах, которые она дарила мне в детстве ко дню моих именин. В простенке между северо-восточным углом и печью стояла белая постелька М<иши>, а у ее изголовья – маленький дубовый столик; над постелью висели М<иши>ны иконы, а выше – большая фотография Сикстинской Мадонны; в промежутке между печью и дверью помещался низенький стол, выкрашенный в белую краску, с умывальником; над ним висела гравюра в тонкой черной рамке с изображением, кажется, воза и собаки; она в моем детстве всегда висела в старой детской над низким, широким диваном между окнами.