Из недавнего прошлого одной усадьбы (Олсуфьев) - страница 70

Неизвестный художник. Мария Васильевна Олсуфьева, урожденная Салтыкова (1728–1792). Конец XVIII века. Частное собрание, Москва

В мое детство почти у всех наших лесников, большею частью еще крепостных, бывали пчельники. Лучший из них был у лесника Саликова леса, дворового человека Петра Митина. Это был сильный старик с ярко-рыжими волосами, несмотря на свои восемьдесят лет, он всегда имел привычку прибавлять к словам, по старому дворовому обыкновению, частицу «с», сокращенное – сударь. Шестого августа, в Преображение, он, бывало, появлялся в парадном крыльце с чашкой душистого сверкающего меда, завернутой в красном платке, и подносил его бабушке графине Марии Николаевне. Пчельник его был в ложбинке неподалеку от его ветхой избушки; он огорожен был старым плетнем; вокруг росли дубы, а внутри – старые, раскидистые яблони; по соседству был таинственный прудик; посреди пасеки на полу под острым двускатным навесом, на полочке, стояла икона, а в шалаше висели пучки каких-то душистых трав и пахло трутовым куревом. Тут вечно, бывало, копошился сутулый старик Митин, которого все побаивались и считали даже колдуном.

Особенно памятен мне этот пчельник в яркие осенние дни, когда лес стоит золотой, когда пахнет листом, пораженным первыми морозами, когда внезапно с треском взлетает вальдшнеп из гущи молодого осинника, когда щелкает торопливый дрозд в орешнике и трещит хлопотунья сорока, эта предвестница зимы, когда с высокого дуба в тиши прозрачного дня увесисто падает на влажную землю зрелый жолудь, когда, наконец, в опустелом поле летит и стелется паутинка, а на опушке перелеска трубят охотничьи рога, вызывая стаю гончих… В это время в юные годы я возвращался, бывало, с ружьем из соседнего Шалыкина леса с парою убитых вальдшнепов, дома – уютный чай в «нижней» гостиной и пирог с вареньем; в гостиной уже вставлены зимние двойные рамы.

Гофмаршальский жезл Василия Дмитриевича Олсуфьева. 1836. Дерево, слоновая кость, золото и цветная эмаль. Частное собрание, Москва

«Красная» гостиная, в которую вела дверь из проходной комнаты, была продолговатой, средней величины комнатой с двумя окнами на север. Она выкрашена была тоже в светло-зеленую краску. Кроме двери из проходной комнатки, в ней было еще две двери; одна тоже, как и первая, была в южной стене и вела в «иконную» комнату (впрочем, она всегда была закрыта), другая, в западной стене – в «большую» гостиную. Все три двери, в отличие от других дверей дома, были из полированного ясеня, привезенного, кстати сказать, из родового лесного смоленского имения моего отца, проданного им в 80-х годах для покупки соседней с Буйцами Даниловки его двоюродного брата Василия Александровича Олсуфьева; двери сделаны были в мое детство буецким столяром Иваном Акимовым и его помощником Григорием, всегда, бывало, приговаривавшим: «чистенько, чистенько». На окнах на деревянных кольцах висели прямые занавеси из полосатого тика. Пол гостиной был из сосновых некрашеных досок, проложенных довольно широкими рейками черного дуба. Гостиная была заполнена старой карельской березой, начала XIX столетия, собранной для моих петербургских комнат в мои юные годы моей матерью. Большая часть мебели была приобретена ею у маркизы Траверсе в Царском Селе, кажется, внучки известного адмирала царствования Александра Павловича. Мебель, еще в Петербурге, была обита красной шерстяной материей, которая осталась и после перевозки ее в Буйцы.