Пандора покачала головой. Шерлейн выглядела как кельтская богиня. Отказ от ирландской церкви сопровождался переходом к древним кельтским обычаям ее родины. «Языческим обычаям», – уточнила Пандора.
– Конечно, это своего рода бегство от общественных норм, – трезво констатировала она. – Но для Шерлейн писательство – это просто избавление. Иногда она пишет ночи напролет, без сна, а в конце – лишь одно стихотворение.
Мария подняла брови.
– Я не хочу сказать ничего дурного о твоей подруге… Но смогу ли я на самом деле научиться у нее преодолевать творческий ступор?
– Это ты сама должна решить, – невозмутимо ответила Пандора.
В передней части помещения народ зашевелился.
– Кажется, сейчас начнется. Пойдем, давай тоже выдвинемся вперед!
Мысленно Мария уже упаковала эту Шерлейн в коробку, куда обычно помещаются шесть елочных шаров, и наклеила этикетку с надписью «Сумасшедшая». Но тут она кое-что вспомнила: в основном все, что говорила о подруге Пандора, напоминало историю, которую рассказывал Алоис Завацки о немецкой поэтессе Ласкер-Шюлер. Та тоже жила в бедности, порвала со своим кругом общения и придерживалась «космических» или каких-то подобных законов. Нечто особенное должно быть в таких сумасшедших женщинах…
Бой в литавры отвлек Марию от мыслей. Что это было?
Четыре молодых парня в белых куртках выставили дюжину свечей в круг и зажгли их. Среди гостей вдруг воцарилось напряжение, словно перед грозой. По телу Марии пробежал озноб.
Поэтесса вышла в струящемся шелковом платье. Темно-рыжие волосы, спадая по спине, светились, словно их кто-то поджег. Нигде никаких застежек, никаких заколок. Раздался еще один удар в литавры, и четверо парней низко поклонились.
Мария сглотнула. Она не предполагала, что забавная поэтесса произведет на нее впечатление. Однако едва Шерлейн опустилась в круг из зажженных свечей, как это мгновенно произошло.
Что за женщина! Какая странная сила исходила от нее! Неожиданно в голове Марии завертелось слово «богиня».
Шерлейн прикурила сигарету. Но не втянула блаженно дым в легкие, а выплюнула ее с отвращением. И вдруг неожиданно сразу после этих действий, не поприветствовав публику и не сказав ни слова об этом странном месте, ирландка начала читать с листка. Ее слова звучали тихо, едва слышно, так что почти не долетали до задних рядов. Но уже после нескольких предложений поэтесса заговорила громче.
…Семь лет,
Семь грехов ада надо мной,
Сладкие небеса – внизу;
Моя память пропала
В сияющей милости,
Моя оболочка обрела силу
Вместе с желанием…
Мурашки еще раз прокатились по спине Марии колющей, тревожащей волной. Она закрыла глаза и отдалась поэзии на чужом языке. Какая радость слышалась в каждом звуке