В провинциях, лежащих к северу от Янцзы, создалось крайне напряженное положение, а классовые противоречия достигли такой остроты, что, казалось, достаточно малейшего повода, чтобы вспыхнуло восстание, способное привлечь широчайшие массы народа. Действительно сразу же после переправы через Хуанхэ и вступления шэньсийско-шаньсийских отрядов в Хэнань крестьянское движение здесь приняло огромный территориальный размах. Крестьяне провинции Хэнань сами поднимали восстания, присоединялись к пришедшим. Они посылали деревенскую молодежь в войско повстанцев, по мере возможности снабжали его продовольствием и фуражом, указывали пути и тропы, укрывали в трудную минуту. И все же большой успех повстанцев в Хэнани не вызвал общего восстания; обычно оно вспыхивало там, где появлялись их отряды. Местные крестьяне вместе с пришлыми повстанцами совершали нападения на усадьбы помещиков, на мелкие города, на ямыни[3] местных властей, уничтожая все, что закрепляло над ними власть угнетателей. Однако сельское хозяйство и в этом районе было слишком истощено, чтобы обеспечить продовольствием многочисленные войска восстания. Повстанцы пользовались запасами феодалов и казенных складов, а затем уходили дальше, чтобы не стать обременительным грузом для крестьян. Именно в этом кроется главная причина постоянных передвижений повстанческих отрядов. Казалось, они не стремились укрепиться в заранее [48] избранной местности, создать себе постоянный опорный пункт. Возможно, они и не помышляли в то время о создании настоящей власти на определенной территории, но нельзя не учитывать и того, что их многочисленные отряды, непрерывно получавшие подкрепления и возраставшие в числе, не могли найти нужных для существования и обороны средств. Кроме того, в условиях постоянного преследования и угрозы окружения со стороны правительственных армий, местных войск и сил самообороны феодалов организация постоянной базы для обороны была исключительно трудной и даже рискованной задачей. В их действиях ясно виден характер «разбойной вольницы», по словам Мао Цзэ-дуна.[4]
В это же время произошел раздел повстанческих сил на отдельные отряды. Атаманы номинально признали авторитет Гао Ин-сяна как старшего из вождей, но это нисколько не мешало им считать себя самостоятельными предводителями отрядов и действовать по своему усмотрению. Движение лишилось какого бы то ни было общего плана борьбы, все совершалось стихийно. По выражению современников и очевидцев событий, отряды то появлялись, то скрывались в зависимости от обстоятельств, и не заботились друг о друге, не приходили друг другу на помощь. Минские военачальники часто не умели уследить за тем, куда исчезли повстанцы, преследовали незначительные отряды, теряя из виду главные силы, и зачастую не знали, за кем они собственно гонятся. Но в этих показаниях не все точно. Можно предположить, что повстанцы сочли более целесообразной тактику действий сравнительно мелкими, очень подвижными партизанскими отрядами. Кроме того, во главе нескольких отрядов по-прежнему стоял Гао Ин-сян (чуанский ван), которому подчинялись такие военачальники, как Ли Цзы-чэн. Очевидно, группа Гао Ин-сяна была довольно многочисленной и согласовывала свои действия, а дружба, связывавшая Гао Ин-сяна с Ли Цзы-чэном, Ли Го и еще несколькими повстанческими вождями, была очень тесной, а в этой опасной обстановке еще более укрепилась. Невозможно поверить в правдивость свидетельства о том, что якобы отряды обоих Ли и Гао Ин-сяна «заботились только о себе», «не приходили друг другу на помощь». Факты [49] решительно опровергают подобные утверждения. Что касается остальных атаманов, то многие из них начали группироваться вокруг Чжан Сянь-чжуна как главного руководителя. В связи с ним часто действовали даже такие известные и опытные повстанцы, как Ло Жу-цай и Мао Шоу-ин. Однако единого лагеря, как в группе Гао Ин-сяна, они не составили, и объединение их мероприятий было временным и зачастую случайным.