Контора выглядела точно зона бедствия. В ней валялась вся его одежда, коробки с посудой, всякая домашняя утварь. Там было столько хламу, что кота он отыскал не сразу. Наконец мы нашли его — он спал в ящике письменного стола. Оранжевый кот с длинной шерстью, короткими ушами и мордой как у совы. В жизни не видел такой уродливой твари.
— Мне не нужен этот кот, Гарви, — говорю. — Он уродлив как смертный грех.
И тут он говорит мне, что если я возьму кота, он мне кое-что расскажет. Отодвигает кресло от письменного стола, включает лампу, открывает металлический ящик и велит мне взглянуть. Там, внутри, какие-то личные вещи. Часы. Детский башмачок. Несколько металлических обломков и тарелка с клеймом «Утренней Славы». И тот дневник. Рукописный дневник девочки, которая летела на Танзис, чтобы провести лето со своей старшей сестрой. Он мне дает блокнот и велит, чтобы я записывал. Я и записал. В этом дневнике говорится о том, что произошло на борту «Утренней Славы». Как все пассажиры свихнулись, и нарушили поле, и растерзали корабль.
А когда я закончу рассказ, наш добрый капитан скажет, что никаких официальных сообщений о находках на борту «Утренней Славы» не было. Но он-то знает правду. Просто паршивцы замяли дело.
— Ты же тогда был журналистом, — сказал капитан Признер. Что ж ты сам ничего не написал?
— Я и написал. Репортаж зарубили в «Межпланетных сообщениях».
— Ах, Джордж, полно. Все это случилось в твоем романе.
— Ты назвал меня лжецом, Майк?
— Я назвал тебя рассказчиком, Джордж. И чертовски безответственным в данную минуту.
— Что значит — безответственным?
— А то, что с таким же успехом ты мог бы забраться на стол и завопить «Пожар».
Тут заговорил граф Лэттри, который все это время продолжал безразлично курить. Он вынул сигарету изо рта и скорчил гримасу, обнажив желтые зубы.
— Может, мистер Джонсон и не виноват, — сказал он. — Он просто не может удержаться.
Джонсон повернулся к графу.
— Что вы сказали?
Лэттри отложил сигарету.
— Говорят, что автор «К востоку от Луны» вовсе не вы, а кое-кто другой.
Краска мгновенно отхлынула от лица Джонсона. Он медленно поднялся, обошел стол и встал перед графом.
— Ах ты, вшивый ублюдок! Ты, должно быть, очень уж храбрый, если осмелился сказать мне такое.
— Я только повторяю то, что все и так хорошо знают. Ваш роман — пропаганда, написанная под диктовку Сети.
Джонсон сурово улыбнулся.
— Знаете ли, я всегда мечтал, чтобы какой-нибудь танзианский сукин сын сказал это мне в лицо. Поднимайся.
— Отлично.
Граф встал. Он едва доставал Джонсону до ключицы. Он был таким субтильным стариканом, что казалось, если Джонсон его ударит, он просто рассыплется на мелкие кусочки.