Бабушка посидела на высоком пороге — поплакала. Я стоял рядом, не утешая: испытывал жалость пополам со злорадством. Затем мы снова врубились в завал, как шахтеры в лаву. Через два часа растащили баррикаду и ворвались во вторую комнату — муфты в ней не было. Бабушка бессильно опустилась на малую, мою, кровать, а я, постаревший, с окаменевшей на затылке кожей, принес потертую бархатную муфту из сеней (она лежала почти на виду у Двери) и молча положил бабушке на колени.
Поплакали оба: она — от горя, я — от жалости. До отхода оставалось полчаса.
— Мы не успеем продать билеты, — уныло сказала она.
— Давай я, — отрезал я.
Бабушка поколебалась, и, что-то поняв, молча подала их мне. Потом все-таки не удержалась и испортила значительность момента торопливым вслед:
— Не свешивайся в воду.
Я не обернулся.
Впервые один, на Волгу!
Я бежал, преисполненный ответственности, взрослея на бегу. Пароход уже разводил пары. Я встал у окошечка кассы на заплеванном дебаркадере с измятыми билетами в потной руке. Но все, кто хотел уехать, уже были на палубе парохода и со снисходительным любопытством поглядывали на меня. Кто-то крикнул:
— Что, малый? Продаешь?
Сглотнув, я кивнул. Постоял еще. Два раза пробил колокол. Кто-то из болельщиков крикнул:
— Вон бегут! Толкай, не теряйся. — Наперерез к сходням по песку бежали четверо. Впереди крупный мужчина с молодой теткой, ослепившей меня новыми стальными зубами. Сзади, пыхтя и улыбаясь, плыли трусцой две женщины со связанными попарно мешками через плечо у каждой.
— Мужик, купи билет у парня, — крикнули переднему.
— Мне два, — ответил тот, отодвигая меня.
— Так у меня же два, — пролепетал я.
— Не пойдет! — мельком глянув на билеты, сказал он. Рассчитался с кассой и пошел к сходням.
— Что ж ты? — спросили его сверху. — Не все равно тебе?
— Значит, не все равно! — огрызнулся тот. — У него же четвертый.
— Пущай сами в преисподней издиют! — добавила женщина самодовольно.
— Закрой рот, — посоветовали из круглого иллюминатора.
— Не может. Вишь зубов сколько! — посочувствовали из другого.
Рявкнул гудок, зашипел пар. Парализованный вниманием, заслушавшийся перебранки, я прозевал женщин с мешками. Голова одной уже исчезла в окошечке.
— Возьмите у меня, — попросил я вторую.
— Нет уж! Может, они у тебя старые? — отпарировала та.
Я задохнулся. Первая вырвала голову из кассы, сказала:
— Ну-ка, парень, пособи.
Я послушно поднатужился, мешки с семечками, шурша, легли на место, бабы влетели на пароход, и он величественно отвалил, до зеркальной гладкости натягивая за собой воду.
— Ну что, хлопчик, порядок? — донеслось покровительственное с борта. Я кивнул.