Грузин и крашеная прошли мимо.
Илюша догнал их на перекрестке, где переулок пересекает главную улицу.
— Дядя! — обратился Илюша вежливо, дрожащим голосом. — Вот, возьмите, пожалуйста.
— Что это? Тебя кто послал? — густой грузинский голос звучал настороженно.
— Десять рублей, — сказал Илюша, — от ударника. Он вам проспорил.
— Нэ мог он послать, слушай, — не поверил грузин. — Пьяница и дурак твой барабанщик.
Илюша сунул деньги ему в руку, обогнал их на три шага и звонко крикнул:
— Вы сами дурак и пьяница. Вот вам еще от него, — и плюнул по ветру, причем так удачно — сказались, видимо, годы тренировок, — что попал прямо на козырек «аэродрома». Грузин взревел, крашеная взвизгнула, Илюша бросился наутек.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Идти было еще страшно далеко. Он наклонился навстречу холоду. Ветер раздул волосы на макушке и сверлил голову как раз где вихор. Наверно, сейчас с Илюши можно было снять скальп, и он не заметил бы. А на улице никого.
В конце пути в маленькой комнатке сидела бабушка, слушала ветер и расстраивалась:
— Какой холод! Какой мишу́гине ветер! Говорила же тебе: одень кэпочку, неслух ты неслух!
На плитке давно стоял чайник, сопел, булькал и ждал его, а он все шел-шел, а оставшийся путь не думал сокращаться. Неужели всю жизнь придется вот так идти и идти, и ничего больше не будет? Только хрупкие, как изо льда, колени, стянутая обручем голова и стена ледяного ветра, такого плотного, что еще не известно, кто сквозь кого проходит.
Чтобы путь быстрее кончился, Илюша стал считать шаги. Их должно быть с тысячу, не больше, а это хоть и много, но все же когда-нибудь кончится.
Двести… Триста… Скорее бы… Триста пятьдесят… Четыреста… Счет медленно нарастал.
Кончится когда-нибудь и этот путь домой, и этот вечер, и день такой длинный и трудный, и еще много других дней… Вот и пятьсот… Потом он стал думать: а хорошо ли так сильно хотеть, чтобы скорее окончился этот день, и вечер, и путь? Потому что других дней хоть и много, но их тоже можно пересчитать, и поэтому, как бы он ни шел, а в конце их будет стоять вежливый старичок в шляпе, и это очень обидно и даже страшно. Вот уже и шестьсот…
Илюша бросил считать и стал вспоминать, какие сегодня день и число: ему стало казаться, он просто был уверен, что этот ветер есть и будет самым большим событием его жизни, и он навсегда запомнит и его, и день, когда он случился.
Семьсот — сосчиталось само собой. Тогда Илюша запретил себе считать. Он стал думать о корсарах, привязанных попарно к мачте, о полярниках, о капитане Гаттерасе, бегущем вверх по склону вулкана на самом полюсе с английским флагом в руках…