— Начнешь выгораживать, — продолжал, почти не слушая, старшина, — получится, что сам виноват: не отпустил вовремя. А топить — еще хуже: куда смотрели раньше? Кому знамя доверили?..
— Короче, или ему три года дисбата, или вам на пару по пять суток губы? А потом он домой — тебя костерить, а ты — механиком-водителем из старшин…
— Ну и что делать? — сразу заскучал старшина, даже с лица опал. — Что молчишь?
Иван неторопливо встал, зевнул, солидно потянулся тщедушным телом — время тянет, догадался старшина, думает.
— Слушай, Петро, — заговорил наконец «вечный сержант». — Ты не пши! У тебя очередной срок когда, через месяц? Ну так я вот что: Вовка Евтушенко, гэсээмщик, на днях увольняется… Если что, пойдешь? На худой конец, чем не место? Правда марок на тридцать поменьше, зато совесть спокойна и душа не болит. Вся забота, чтобы масла не загорелись и антифриз не выпили… Ну, как ты?
— Надо подумать. Все-таки тридцать марок… Да и к роте привык… Да ты не о том. А с этим-то делом как? Что бате-то говорить?
— Да все то же! — рассердился Иван. — Заладил, как… Поперек бати не лезь, но рассказывай без огляда, как сам считаешь — по душе. Бог не фрайер, свинья не съест!
Вышли на крылечко.
— Ну и звезды, — ахнул Иван, — прямо генеральские!
— Это точно! — подтвердил старшина и зацокал по брусчатке свежековаными сапогами.