Я в зал попал не к самому началу,
А после титров, опоздав немного,
И стал смотреть, не зная, что дают,
И в общем ничего не понимая.
Вот на экране виден старый дом,
Не городской, но и не деревенский,
А просто угасающая дача,
Что вышла на опушку умирать.
И как ковчег, она была полна
Вещей, таких же старых, как она,
И горестных, больных воспоминаний.
Но женщина вдруг вышла на крыльцо
С красивым и неласковым лицом,
Отмеченным печатью дум и знаний,
Которые, как издавна известно,
Приумножают скорбь.
Она смотрела вдаль из-под руки,
Как из лесу шел путник запоздалый,
И, глядя на него, она гадала,
Куда свернет он, тот минуя куст,
Но взгляд ее был холоден и пуст.
Он подошел к ней, вытянув свой жребий
Нестрашный, и спросил ее о чем-то,
И говорил с ней очень откровенно,
Как если бы он был ее приятель,
И этим был он для нее приятен,
Хоть, кажется, немного раздражал.
Ей все казалось, что они встречались
Когда-то. И ему казалось то же.
Они болтали, сев на городьбу,
О пустяках, и в общем-то он был
Чудачлив и остер, и очень мил,
Легко шутил. Но жердь вдруг обломилась,
Они упали. Он захохотал
И долго продолжал смеяться лежа,
Чужой и незнакомый, осужденный
На взгляд ее спокойно-отчужденный.
Потом он встал и вдруг заговорил
О чем-то путано, ненужно и умно,
Рукой махнул и зашагал обратно —
Сутулый, лысый и чудаковатый,
Напоминая ей неуловимо,
Что что-то было, но прошло помимо.
И ветер памяти качнул траву забвенья,
И дважды по экрану дуновенье
От мощных вентиляторов прошло,
И он вдруг оглянулся беспокойно,
Потерянно взглянул он в кинозал,
Рукой взмахнул беспомощно — и вышел.
Он вышел в лес, я следом вышел в город,
Мы разошлись, и в зале стало пусто.
И странный путник был мне странно дорог,
Как в зеркале увиденное «скоро»,
Как прошлое, мне машущее скорбно,—
Какое странное кино!
Высокое искусство…