— Вот как бывает на свете! — вдруг сказала она и вздохнула. — Еду домой и не знаю — радоваться ли, печалиться? В первый раз со мной такое…
Петя молчал, но она, видно, и не ждала ответа.
— Сколько времени дома не была! — проговорила она задумчиво. — Ребята писали каждый день, а от мужа всего пять писем пришло. Да разве то письма? «Жив-здоров, дети учатся хорошо». Вот тебе и все.
— Поссорились? — робко спросил Петя.
Женщина покачала головой. Она нерешительно поглядела на Петю, видимо колеблясь, говорить ли с ним на такую тему, и наконец сказала застенчиво:
— Восемнадцать лет вместе прожили. Друг дружку с работы встречали, домой шли — за руки держались как дети. Казалось, сердце с сердцем срослось — такая дружба, такое согласие. И вот видите, как получилось…
— Что ж такое случилось?
— Да ничего не случилось! — неохотно ответила женщина. — Одно самолюбие. Точит его, как червяк. Источило до того, что, верите, щеки запали, нос торчит, как гвоздь… А все упорствует! Гордыня мужиковская, бес ее возьми…
— Гордыня? — переспросил Петя.
— А что ж другое? — словно решившись, сказала Марья Егоровна сердито. — Что ж другое? Совестно рассказывать незнакомому человеку, но, знаете, душа слова просит… — Она помолчала. — Началось с того самого часа, как я стала зарабатывать больше, чем он, — проговорила она с сердцем. — Можете себе представить! Работали вместе — он смазчиком в депо, а я проводником. И все шло хорошо, все ладно. А потом мне повышение вышло. Поначалу он обрадовался. «Вот, говорит, Маня, процветание тебе в жизни образовалось, звезда твоя вверх взошла». Красиво он умеет сказать! — вздохнула она. — В юности, когда за мной ухаживал, стихами говорил, хотите — верьте, хотите — нет…
Она покачала головой.
— «Звезда твоей жизни вверх взошла…» — медленно повторила она. — А как принесла я домой первую получку, про звезду разговора уже нету. Сидит, правой ногой вертит и все усмехается. «Ну, что же, говорит, теперь в депо так и будут спрашивать: «Это какой Гришин? Марьи Егоровны муж?» Ну, я промолчала сперва, думала — образуется. А дальше — больше. Домой приходит насупленный, губы, как топоры. Слова простого не скажет, все с усмешкой, все с издевкой. А как благодарность и премию я получила, — можете представить? — решила скрыть от него, вот до чего дело дошло! Иду домой да все думаю: что ж это за чепуха такая в жизни нашей случилась? Словно жизнь эту моль с одного бока проела… Ну, пришла домой, а ему, оказывается, в депо уже товарищи все рассказали, поздравили его. Пришел, меня поздравил, а глаза прячет. «Садись обедать, говорю, мамаша вареники с вишнями сделала». А с нами мать его живет. И вдруг он говорит: «Спасибо, я уже в столовой покушал». — «То есть как это — в столовой?» — «Вполне обыкновенно, — говорит, — борщ флотский, биточки с макаронами. И вообще я решил теперь в столовой обедать. Человек я маленький, премии не получаю, надо по своим заработкам жить, а не вареники с вишнями кушать…» Тут мамаша посмотрела на него этак зорко, аж глаза сверкнули. И говорит: «Балабочешь, как индюк, — уши вянут! Чем жену попрекать, лучше бы сам награду заслужил. А то, говорит, двадцать лет под вагонами лазишь, дальше колес свету не видишь…» И тут он как взовьется, как стукнет по столу кулаком! «Пропади, говорит, все пропадом, ну вас к лешему! Раз вы такие умные, так нечего мне с вами, дураку, делать. Живите одни, как хотите…»