У входа стоял, как свеча, рыжий мальчик, которого тетя Поля видела еще в первый день. Клетчатая рубашка его была утыкана значками, точно бумажка кнопками. Он вертел головой и тоже, видимо, ждал автобуса, чтобы умножить свое богатство.
Но автобуса не было.
— Порядки в том Мозамбике… — рассуждала тетя Поля, сидя со сменщицей в дежурке. — Забрали дите и ходят с ним целый день по Москве, и ходят, даром шо такое пекло…
Она еще раз посмотрела в окно и, стуча каблуками, пошла за кипятком — пить чай. Лицо у нее было сердитое.
Жильцы из углового номера приехали только к вечеру и как раз тогда, когда старшей горничной не было на месте.
Идя по коридору, она услыхала из приоткрытой двери странные протяжные звуки. Не удержавшись, тетя Поля заглянула в комнату.
Женщина сидела, наклонившись над корзинкой, и пела.
Собственно, это даже не была песня, потому что в ней не было слов, и вместе с тем Тетя Поля чувствовала, что это хорошая, грустная песня.
Женщина пела, как поет ветер, как поет листва, как поет птица: один звук переходил в другой легко, подобно дыханию. Тетя Поля стояла у притолоки и слушала.
Она стояла долго, пока не устали ноги, и все не могла отойти.
За этой песней ей виделись какие-то смутные картины, как в детстве, когда она лежала на возу и слушала, как поют чумаки. Она видела тогда какие-то огни в степи, и незнакомые далекие хаты, и незнакомых людей, которые ее звали… И сейчас, стоя у притолоки и слушая этот хрипловатый, гортанный голос, она тоже видела далекие огни, леса и примятые тропы, бег чужих рек и лица чужих детей — незнакомую жизнь, которая перед ней приоткрылась, подобно этой приоткрытой двери.
Может, это и был Мозамбик?
Кто же скажет, может, это действительно был Мозамбик?..
Тетя Поля стояла, пока женщина перестала петь, и из комнаты было слышно только тихое дыхание спящих. Тогда она на цыпочках отошла.
На следующий день, когда старшая горничная поднялась на второй этаж, жилица из углового номера стояла в коридоре. На ней была та же одежда, что и вчера, но голова была повязана широкой торчащей лентой; в руке она держала пеструю сумку, и на шее были громадные, как сливы, бусы. Чувствовалось, что она принарядилась.
Завидев тетю Полю, женщина стала махать руками и показывать, чтобы та зашла в номер. Она что-то говорила горячо и быстро, выставив вперед темно-сиреневые ладони, потом показывала на ребенка и опять что-то говорила, тыкая пальцем на висящие в коридоре часы.
Ребенок спал, сжав черные кулачки. Муж стоял возле корзинки и тоже время от времени что-то произносил, поднимая три пальца. Наконец тетя Поля догадалась, что они уходят на три часа и просят ее побыть с ребенком.