Таков один из поворотов темы Бендера. Есть и другой.
Остапу авторы не раз передают свои мысли. Халтуру и приспособленчество он казнит с остроумием Ильфа и Петрова. А сколько веселых и тонких наблюдений из записных книжек Ильфа стало достоянием Остапа. Это клад не менее драгоценный, чем сокровища мадам Петуховой. Наивно было бы отрицать, что многие человеческие задатки Остапа не могли не вызывать расположения. В 1935 году один читатель из города Озеры Московской области даже специально обращался к Ильфу и Петрову с просьбой: «Устройте, пожалуйста, Остапа куда-нибудь. Такому даровитому человеку нужно дать дело». Однако авторы хорошо понимали, что дать Остапу дело, показать его строителем нового общества — значило бы изменить художественной правде. Заглядывая вперед, скажем что они не привели его и в «тихую гавань». Это тоже противопоказано Остапу, хотя среди различных вариантов окончания «Золотого теленка» авторы на каком-то этапе сочинили и такой: Бендер отправляет свой миллион народному комиссару финансов и женится на Зосе Синицкой.
Таким образом, Ильф и Петров не покривили против логики развития характера и ни в чем не захотели смягчать судьбу ловкого беса. Это третий поворот темы. Разнообразные таланты Остапа не амнистируют его в глазах авторов. Вульгарный Баян и «облагороженный» проходимец Бендер порождены нэпом и с неизбежностью должны быть сметены советским строем жизни. В таком решении вопроса не было противоречия с гуманизмом советского общественного строя. Конечно, на протяжении своей истории социалистическое общество накопило опыт перевоспитания куда более опасных индивидуумов, чем Остап. Но в образе Остапа Бендера слишком велико обобщение. В данном случае речь шла о целом социальном явлении. И это явление подлежало уничтожению.
Однако в образе Бендера есть серьезный просчет, который действительно мог возбуждать сомнения и кривотолки. В свое время на это справедливо указывал Луначарский. Среди микроскопических гадов и всевозможных провинциальных Коробочек Остап кажется Гулливером, единственным подлинным человеком. Да он и сам не собирается переоценивать умственные способности своих жертв. Это те же Ренесансы. «Я изучаю души,— скажет он в «Золотом теленке»,— и мне почему-то всегда попадаются очень глупые души». А кроме глупых душ, сопоставить Остапа в «Двенадцати стульях» больше не с кем. В том мире, который его окружал, копошились обыватели. Строители здесь не жили. Одному только Остапу авторы могли передать свое остроумие. Не зря Луначарский тревожился, как бы герой Ильфа и Петрова и впрямь не показался молодым, неокрепшим умам фигурой более значительной, чем он был на самом деле и чем его хотели бы представить авторы. В этом смысле «Золотой теленок», где Остап не только отчетливей показан в соотношении с настоящей жизнью, но и в обостренном конфликте с советской действительностью, давал куда более точный ориентир для определения истинных масштабов великого комбинатора.